Константин Ушинский. Его жизнь и педагогическая деятельность

Те основы научной педагогики, над выработкою которых трудился Ушинский, имеют отношение вовсе не к одному только начальному образованию, а к школьному делу вообще – ко всей государственной системе образования подрастающих поколений обоих полов. Если сам Ушинский, по спешности и новизне дела народного образования у нас, старался применить выработанные им начала рациональной педагогики прежде всего к начальному образованию, то это еще ни в каком случае не доказывает, будто применение научной педагогики должно ограничиться только этим.

Но, к величайшему сожалению, рациональные педагогические основания почти не получили у нас никакого распространения на систему среднего образования, остающегося, можно сказать, в дореформенном состоянии. Родной язык не имеет того почетного, главенствующего значения в деле воспитания и обучения нашего юношества, какое принадлежит ему по праву. Это тем более обидно, что идея о значении родного языка, высказанная в Швеции лет на 20 позже, чем у нас Ушинским, получила уже полное практическое применение во всех скандинавских среднеучебных заведениях и начинает вызывать подражание и в других западноевропейских государствах. Состав и объем программ наших среднеучебных заведений, распределение предметов по классам, планы, методы и приемы преподавания, – все это, в отдельности и совокупности, слишком мало рассчитано на возбуждение любознательности и пытливости учащихся, на их самодеятельность. Вследствие этого учение обращается в труд подневольный и лишается того животворного, воспитательного значения, которое оно может и должно иметь, при условии той постановки дела, которая соответствовала бы основаниям и требованиям научной педагогики. Вот поэтому-то главным образом, выпуская в жизнь с каждым годом все большее и большее количество специалистов по разным отраслям знаний, мы по-прежнему ощущаем все тот же недостаток в “людях”, как и в ту пору, когда только что вступил на педагогическое поприще Ушинский, – ощущаем даже в более острой форме, чем тогда, потому что теперь сложнее и настойчивее потребности жизни.

Это – неизбежная кара за тяжкую вину всей мыслящей части русского общества перед великою памятью Ушинского и его заслугами на пользу всего отечества. С тем богатым, незаменимым наследием, которое он создал ценою собственной жизни на пользу родины, мы поступили, в сущности, как “раб лукавый и ленивый”, зарыв его в землю.

Если сравнить то время, когда умер Ушинский, с нынешним, мы будем поражены необычайным застоем во всей педагогической области. Ни одной свежей мысли, ни одного живого слова. Если что и подвернется под руку по части общепедагогических вопросов, – так это, в сущности, пересказ того, что было дано Ушинским, в большинстве случаев даже плохой пересказ, с переиначиваниями, на почве узкоучебной техники, а не на физико-психологических основаниях. Самая роль педагогов совершенно стушевалась в глазах общества.

Мы имеем дело с той самой “педагогической летаргией”, на борьбу с которой так мужественно выступил Ушинский во второй половине 50-х годов, не переставая будить и педагогов, и общество до конца своей жизни. Повторение же этой летаргии служит доказательством, что Ушинский был у нас не только первым, но и единственным представителем научной педагогики. Он вдохнул было живую душу в наше рутинное школьное дело и указал ему надежный путь к славному и бесконечному развитию и усовершенствованию на пользу общую. Но не нашлось достойных продолжателей, и дело разносторонних улучшений в учебно-воспитательной области ждет своей очереди.

Симптом весьма опасный. Ушинский говорил и писал, что “каждая школа, каждый педагог неизбежно выполняют одну из двух функций: или они готовят счастье своей стране, или несчастье”. Верная и мудрая формула эта невольно заставляет призадуматься.

Если мы на протяжении почти четверти века уже со времени смерти Ушинского все еще не имеем достойных продолжателей его великой творческой педагогической деятельности, то это служит лишь наглядным доказательством верности высказанного им положения, что “плодотворная педагогическая идея может быть развиваема на прочных основаниях науки только в университетах”. Положение это никем никогда не оспаривалось. В течение первого десятилетия со времени смерти Ушинского об этом положении его довольно часто вспоминали в печати, но потом как бы совсем забыли. Нынешний застой во всей вообще педагогической области сам собою указывает на настоятельную необходимость помощи со стороны университетов педагогическому делу, – на необходимость учреждения “особых университетских кафедр антропологии” и “особых педагогических факультетов с философской подкладкой”.