Константин Великий. Чудо пылающего креста

Константин вдруг скривился и поднес руку к своей груди, пытаясь утихомирить резкую боль, вызванную его возбуждением.

— Только не в моем нынешнем состоянии, — признался он. — Когда-то я мечтал раздвинуть границы империи аж до самой Индии, а теперь не могу даже удержать врага от захвата территории, которая тридцать лет была моей.

— Есть у меня и маленькая радостная новость, — сказал ему Адриан.

— Так что же ты ждешь? Знает Бог, эти последние годы мало что приносило мне радость.

— С каждым годом наша торговля через Антиохию все растет.

— Как там новая церковь? Та, что строится как восьмисторонняя конструкция?

— Работа постепенно идет. Ты можешь быть уверен: когда через годик ее закончат, это будет одна из самых прекрасных построек в мире.

— И к тому же первой такого рода, — добавил Константин, — До сих пор большинство церквей строили в виде базилики, но, я думаю, новый стиль даст нам больше прекрасных строений.

— Между прочим, Доминус, новая церковь в Иерусалиме наконец-то закончена. Я видел епископа Евсевия в Кесарии, и он спрашивал меня насчет ее посвящения. Твоя мать хотела это сделать сама, ты знаешь.

— А теперь нет и ее. — Лицо Константина вдруг прояснилось. — Но ведь я могу посвятить ее, Адриан, я никогда еще не был в Иерусалиме. Там Спаситель совершил много чудес, излечивая больных. Возможно, и я смогу излечиться. Тогда я соберу армию в Келесирии и Августе Евфратене, чтобы снова выгнать персов за Тигр.

— А не будет ли дорога туда чересчур для тебя утомительной, доминус?

— Никакого вреда мне не будет, если доберусь до Кесарии на галере. На всем пути смогу отдыхать, да и морской воздух должен пойти мне на пользу. — Константин выпрямился, позабыв о своей боли. — Ты дал мне новую цель, Адриан. Распорядись, чтобы тотчас подготовили галеру. Когда закончится посвящение церкви в Иерусалиме, я даже, может, съезжу и в Зуру.

— В Зуру?

— Там мне впервые явился Господь, в заброшенной церкви, — пояснил Константин. — Если Он в Зуре меня не излечит, тогда буду знать, что утратил я всякое право на Его прощение и обречен на веки веков.

Глава 37

1

Была ранняя весна, когда Константин со своим окружением высадился в Кесарии и оттуда отправился в неторопливое путешествие в Иерусалим. Кесарийский епископ Евсевий, сопровождая императора по его просьбе, ехал рядом с запряженным возком, на котором восседал Константин. Как только они оказались за пределами береговой равнины и стали подниматься на высокую гряду холмов, среди которых лежал Иерусалим, местность быстро становилась все более голой и непривлекательной, однако тут и там возникали виды редкостной красоты, смягчая холодность сплошных каменистых масс.

Ниже на склонах в изобилии рос виноград, и каждый город лежал в окружении собственных древесных зарослей и оливковых рощ на поднимающихся уступами склонах. Местами терновник, покрывавший многие холмы одеялом темной сверкающей зелени, уже зацвел, забрызгав местность беспорядочными алыми узорами, а вблизи казался пугающими яркими каплями крови. То здесь, то там возникало еще какое-нибудь красочное пятно, заявляющее о раннем цветении желтых нарциссов, морского лука, имеющих форму звезды «Цветов Шарона» и горицвета, образующих изначальный белый фон для зарослей сирени.

— Трудно поверить, что вон из того куста с красными цветами сплели когда-то мучительный терновый венок и надели его на голову Спасителю перед тем, как распять, — сказал Евсевий. — Но если бы ты захотел взглянуть на него поближе, доминус, ты бы увидел за зелеными листьями и алыми цветами острые шипы.

— Я еще раньше заметил, что за внешней красотой часто скрывается внутренняя жестокость, — заметил Константин, и Евсевий понял, что он говорит о Фаусте.

— Может, таким образом Бог желает предостеречь нас: мол, не очаровывайтесь красотой настолько, чтобы забывать об ее источнике.

— Бог, сотворивший эти цветы и листья, Евсевий, — это тот же Бог, который создал и опасные колючки. Последнее время мне все кажется, что если я тяну руку, чтобы коснуться одного, то обязательно укалываюсь о другое.

— Вот подожди, доминус, скоро увидишь церковь Анастасия, которую ты построил на месте Святой Гробницы. Там может быть только красота — и никакой боли.

— И все же построена она в Иерусалиме, где Христос претерпел величайшие муки.

— А после было Его Воскресение, доминус — кульминация Его божественной миссии.

— Жаль, что мать не дожила и не может теперь посвятить ее, — грустно сказал Константин.

— Наверняка она умерла счастливой, зная, что скоро церковь будет готова.

— Хотелось бы так думать. В те последние дни перед смертью у нее было не много причин для счастья. Ты ведь знаешь, она мне так и не простила смерти Криспа.

— Но ты не был виноват.

— Я вовсе не прошу у тебя отпущения грехов. Его я получил давным-давно от епископа Никомедийского, но слова его не принесли мира моей душе. И вот теперь я еду в Келесирию и надеюсь на отпущение грехов от самого Бога, хотя как-то не верится, что это возможно в такой голой и непривлекательной стране.