Так умер Арий[58]; однако этим кончалась не вся драма, а лишь ее первое действие… Произошедшее поразило и испугало не только Константинополь, но и всю страну. Никейцы считали это событие милостью Божией. Да и сам Константин, как говорят, увидел в нем доказательство верности никейского Символа веры. Традиция надолго сохранила память о точном месте кончины Ария.
Однако давайте вернемся к сосланному Афанасию. Арий еще находился в Александрии, когда Константин, закончив на время урегулирование внутрицерковных распрей, начал празднование тридцатого года своего правления.
Это был июль, тридцатый июль с той поры, когда в Йорке армия признала сына Констанция императором. Празднование проходило в Константинополе, новом прекрасном городе на Босфоре, основанном тем самым воином из Йорка. За тридцать лет мир стал совершенно иным. Самому Константину было 62 года. Он видел холмы Кливленда, болота Йоркшира и аравийские пустыни; он знал Диоклетиана и Максимиана, Галерия и Констанция; он дожил до дней Афанасия и Ария. Великая и удивительная судьба. Бог дал ему могущество и власть. Он не проиграл ни одного сражения – ни на море, ни на суше. Он явился причиной смерти трех императоров и даровал жизнь тысячам простых людей. Он основал бессмертный город и обессмертил свое имя… В тот год он отпраздновал бракосочетание своего второго сына, Констанция. Он не выказывал сожаления и ничем не показал, какие воспоминания мучают его; однако он не мог не понимать, что оставлять империю троим сыновьям сразу – это ввергать ее в пучину раздоров. Должно быть, он чувствовал, что, не имея достойного преемника, он лишается права гордиться своим правлением. Он мог опереться лишь на то, что совершил сам. Только его собственные дела стали основой его последующей славы.
Евсевий из Кесарии привез с собой в Константинополь проповеди, читанные им в Иерусалиме и приводившие всех в восторг. Теперь его попросили выступить с речью в честь тридцатого года правления императора.
Шесть епископов, единственные из тех, кто собирался в Иерусалиме, теперь опять встретились на торжественном мероприятии. На нем присутствовали Константин, его семья и друзья. И вот Евсевий вынес оценку своей эпохе, жизни, деяниям и роли Константина Великого. Мы можем соглашаться или не соглашаться с этой оценкой; но с ней соглашались и аплодировали ей его современники.
Давайте же послушаем Евсевия.
Глава 12
Завещание Константина
Если бы Евсевий жил в наше время, он стал был журналистом. Его «Похвальное слово» было бы напечатано в специальном, посвященном тридцатому году правления императора выпуске его газеты, который разошелся бы мгновенно и сделался бы библиографической редкостью. Однако он жил задолго до изобретения печатания, но его слово не менее значимо, чем любая современная попытка оценить со вниманием и симпатией жизненный путь и свершения великого соотечественника… Его аудитория пришла выслушать не наше мнение о Константине. Она собралась, чтобы послушать, как один из них будет подводить итоги жизни и деятельности почитаемого ими человека. Они пришли послушать слова, которые в свой черед они сами смогут сказать Господу Богу в свое оправдание.
Таким образом, речь Евсевия – вовсе не выдумка современного автора, пытающегося из отдельных разрозненных фактов сложить истину… Здесь эпоха говорит сама за себя: говорит уверенно, смело, без малейшего сомнения в своей правоте. Должно быть, не один человек в той аудитории надеялся, что слова Евсевия дойдут до будущих поколений и убедят их в достоинстве и величии людей, к которым они были обращены.
Таким образом, эта речь в той же степени рассчитана на нас, в какой она была рассчитана на людей, слушавших ее. Это весточка нам из другого века – весточка, рассказывающая нам не о нашей эпохе, а об эпохе ее создания.
Представления, надежды и восторги Евсевия переплетаются здесь с представлениями, надеждами и чувствами Константина, по чьему приказу эта речь была написана. Если мы хотим знать, что Константину хотелось услышать о себе, – этот текст лежит перед нами, скрепленный его присутствием и его авторитетом… Слушающие Евсевия слушают не пожилого епископа, но голос эпохи, послание империи, завет перемен, доносящийся до нас сквозь века.
Мы привыкли считать риторические произведения позднего Рима чем-то пустым и напыщенным, набором слов, не имеющим под собой реального содержания. Однако Евсевия никак нельзя упрекнуть в этом. Его слово перенасыщено идеями и одновременно великолепно выстроено…