Константин Великий

Как мы уже отметили, государственная власть Рима сама по себе не могла иметь к христианам никаких претензий, но одно ее свойство породило неизбежный конфликт с Церковью — это известный нам культ императорского гения, поклоняться которому заставляли всех граждан. Причем этот культ возник как раз с зарождением христианства, и обе религии очевидно противоречили друг другу. На отказе поклоняться императорскому гению можно было поймать кого угодно, и это существенно ограничивало христиан в возможности влиять на власть в Риме. Если христианин отказывался принести жертву перед изваянием императора, то его обвиняли в одном из двух преступлений — либо в преступлении против религии, либо в оскорблении императора. Разницы для него никакой не было, потому что в любом случае за этим следовала смертная казнь. Интересно обратить внимание на то, что в более безопасном положении оказывались женщины, мнение которых по религиозным вопросам патриархальной римской властью воспринималось не очень серьезно. Поэтому женщинам легче было признаваться в своем христианстве, и уже со времен самого Понтия Пилата, жена которого, по преданию, уверовала во Христа (Мф. 27:19), среди матерей, жен, подруг и дочерей римских вельмож встречались христианки, влиявшие на их религиозную политику. Разумеется, введенный Августом культ императора был самым большим пороком римской власти в сознании христиан, он превращал саму эту власть в языческий культ, а Империю в оплот язычества.

Что же касается простого народа, то его отношение к христианству было пропорционально степени его осведомленности об этой религии и способности вестись на провокации сознательных противников Церкви.

Первая претензия языческого простонародья к христианам была похожа на претензии ко многим философам — отказ от почитания народных богов и следования народным традициям. Практически это было обвинение в «атеизме», хотя ближайшее знакомство с христианами свидетельствовало о том, что эти люди просто верят в другого бога, слишком странного для поклонников Аполлона и Диониса. Поскольку же в языческом сознании отношение богов к отдельным членам общества вполне могло проецироваться на все это общество, то присутствие христиан казалось опасным для жизни, и их изгоняли подальше от гнева местных идолов.

Вторая претензия — излишняя изолированность и «элитарность» христианских обществ, чьи убеждения слишком конспиративны, а богослужения совершенно непонятны, и о них ходят неприятные сплетни. На самом деле эта претензия была следствием глубокой аберрации восприятия реального христианства. По своей сути, христианство было самой открытой религией, к тому же постоянно занимающейся миссионерством и вовлекающей к себе все больше людей, но именно гонения на Церковь, в том числе христианские погромы со стороны языческого простонародья, вынуждали христиан скрывать места своих общих собраний и богослужений, в то время как во всем остальном они были весьма открыты. Так как язычники не знали о том, что реально происходит на литургиях, то они придавали им собственные фантазии, особенно усугубляющиеся за счет того, что в иных религиозных мистериях инициатического типа, о которых мы говорили, действительно могло творится все, что угодно. Впрочем, подобные домыслы существовали всегда и везде, где Церковь находилась в полузапретном состоянии. Даже в наше время, когда все храмы открыты и вся информация о жизни Церкви находится в широком доступе, существует много людей, чье представление о христианстве и христианах не многим отличается от тех самых римских язычников.

К этому нужно добавить, что, как только язычники узнавали мнение христиан о мирских благах и посмертной судьбе неверующих во Христа, они обвиняли их в снобизме и чуть ли не «ненависти к человеческому роду» (odium generis humani).

Особенно раздражали язычников довольно беззаботное отношение христиан к различным катастрофам и, более того, их радость от того, что этому миру скоро придет конец. Да, действительно, первым поколениям христиан ожидание Второго Пришествия как очень скорого события было весьма свойственно, и люди экзальтированного типа, скорее бы прижившиеся в каких-нибудь гностических сектах или суицидальных мистериях, заражали церковные общины постоянным апокалипсическим пафосом. Гонения на Церковь только усиливали этот пафос и как будто бы доказывали правоту этих людей. В этом смысле отношение многих христиан к миру и отношение мира к христианам представляло собой замкнутый круг: преследования христиан заставляли Церковь скрывать свои богослужения, а сам факт этой конспирации провоцировал язычников еще больше преследовать христиан; государственные гонения провоцировали в Церкви апокалипсические настроения, а сами эти настроения усиливали готовность власти к новым гонениям.