Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том I

Еще 21 октября Бенкендорф сообщил Сазонову о происходящей с Грэем перемене, отражающейся пока еще, впрочем, в интимнейших, почти частных, разговорах. Русская патриотическая пресса нападала на Грэя за его политику «обструкции» в Турции против России. Грэй уверил Бенкендорфа, что никакие трудности в Турции не повлияют на его политику — даже опасение раздражить мусульманский мир, — и что он желает лишь, взамен жертв в Турции, уступок в Персии. Однако на следующий день Бенкендорф отмечает, что к положению халифа в Константинополе Грэй сохраняет прежнее отношение; затем Грэй очень много и горячо говорит о реформах даже и в случае победы турок; что же касается территориального status quo, то изменение его в пользу турок Грэй, конечно, тоже исключает. «В обратном же смысле он высказывается менее определенно. Это все, что я могу сказать»[30]. Заслуживает здесь особенного внимания замечание Грэя, касающееся неприкосновенности турецкой территории и турецкого суверенитета: «Так много форм турецкого суверенитета уже изобреталось, что легко на этот счет столковаться». Дилемма в Лондоне, по определению Бенкендорфа, такова: заботливость о халифе в пределах, несовместимых с англо-русским согласием, или же сохранение этого согласия и, следовательно, Антанты в целом с минимальной заботой о халифе, то есть лишь с оставлением последнего в Константинополе.

Лично и весьма доверительно русский посол уведомлял — тоже 21 октября — своего министра, что к программе, намеченной Пуанкаре, в Лондоне относятся более чем скептически: «пунктам» Пуанкаре Бенкендорф противополагает «лондонские пункты», о которых Сазонов переспрашивает, формулированы ли они самим Бенкендорфом или англичанами (по-видимому, Бенкендорф и сам в этом не мог разобраться). Это: сохранение полностью за Турцией Константинополя с его округом; сохранение номинального турецкого суверенитета в остальных провинциях Европейской Турции, с введением в них радикальных реформ под общим контролем и гарантией держав; никаких территориальных изменений в пользу воюющих…

Бенкендорф чрезвычайно ценит и это отношение Грэя к русским пожеланиям («минимальная забота о халифе»), поясняя, что положение Грэя затрудняется борьбой, происходящей «в его собственной партии», и тем, что «дело султана пользуется здесь еще сильными симпатиями», ввиду чего «эволюция Грэя доказывает его мужество». В итоге — Грэй, «если только султан останется в Константинополе, согласится на все, при условии сохранения мира, то есть примет всякое решение, приемлемое для нас и для Австрии». К планам послед — ней распространиться на Балканы в Лондоне относятся, конечно, отрицательно и считают (Бенкендорф говорит это от себя), что «известные реформы отрежут дорогу Австрии более, чем великосербское королевство». Никольсон внушает наконец через Бенкендорфа, что «было бы лучше всего, если бы Россия прежде, чем разошлет свои предложения другим державам, сначала договорилась с Австрией», — иначе говоря, если бы Россия «самоизолировалась» от своих французских и английских друзей. На это Сазонов в тот же день отвечает, что «общее выступление только России и Австрии, даже если бы оно произведено было от имени всех других держав, ни в коем случае не может состояться», так как «мы рассчитываем на возможно более тесное сотрудничество с Францией, Англией и Италией». В Петербурге опасались явно занятия австрийцами Ново-Базарского санджака и втайне — соглашения между Австрией и Сербией. Только теперь, по инициативе Пуанкаре, поднимается вопрос о сообщении Грэю сербоболгарского договора, с целью доказать, что Россия связана определенными обязательствами. Но надо сделать это так, чтобы убедить английское правительство в отсутствии желания со стороны России вызвать балканскую войну. Отправленная для этой цели Сазоновым инструкция Бенкендорфу[31] представляет типичнейший образчик дипломатической казуистики, рассчитанной, впрочем, не на доверчивость партнера, а на необходимость дать какие-нибудь объяснения.

Ближайшим образом дело шло в эти последние дни октября о выполнении следующей стратагемы: для того чтобы остановить болгар перед линией Чаталджи и заставить их признать предельной линией завоеваний линию Марицы (с Адрианополем в пользу Турции), русская дипломатия заявила в Софии, что Франция и Англия, озабоченные, в качестве кредиторов Турции, сохранением ее от анархии и полной гибели, не простят болгарам дальнейшего продвижения к Константинополю, даже если Россия станет на сторону болгар; одновременно русским послам в Лондоне и Париже было поручено добиваться соответствующих «дружественных, но серьезных представлений Франции и Англии в Софии и в Белграде» в такой, однако, форме, чтобы скрытой осталась согласованность этого выступления и, главное, русская инициатива.