Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма

Конституция представляла собой своего рода демократическую самопрезентацию в разделенном мире и, несомненно, она произвела впечатление на многих. Перед лицом роста фашизма и агрессивности милитаристов, оккупации Японией Маньчжурии в 1931 году и особенно победы Гитлера в Германии в 1933 году, СССР был вынужден пересмотреть свои внешние отношения и, в частности, найти новых союзников. В 1934 году СССР вступил в Лигу Наций. Летом 1935 года Коммунистический интернационал принял тактику антифашистского народного фронта, а в дипломатической сфере создавалась система «коллективной безопасности» для противодействия агрессивным намерениям нацистской Германии и фашистской Италии. Однако репутация СССР не была демократической: «идея о том, что Сталин создал деспотическую форму личного правления, утвердилась в 1936 году» в западных странах и даже в коммунистических кругах[101].

В поисках союзников в Европе Сталин стремился смягчить и либерализовать имидж СССР перед миром и подтвердить приверженность Советского Союза принципам демократии. Советский вариант демократии был продемонстрирован на Всемирной выставке в Париже в 1937 году. На специальном стенде была представлена принятая советская конституция с ее положениями, гарантирующими полную занятость, бесплатное образование и медицинское обслуживание граждан.

Среди прочих мотивов международный имидж СССР, безусловно, присутствовал в сознании лидеров в 1935 году, когда они обсуждали вопрос о пересмотре конституции. Интернациональный фактор часто считается главным из сталинских мотивов либерализации политики[102]. Это верно, руководство повторяло тезис о международном престиже, но в основном он выступал как вторичный фактор по отношению к внутренним целям. 25 января 1935 года в рабочей записке Сталина Политбюро о внесении изменений в конституцию и избирательный закон в связи с социальными изменениями мы читаем: «Кроме того, реформа необходима с учетом интересов международного революционного движения, поскольку эта реформа будет играть роль сильного оружия против международного фашизма»[103]. В августе 1934 г. и вновь на VII съезде Советов в феврале 1935 г. Молотов аналогичным образом оправдывал кампанию за «революционную законность» как способ повышения авторитета партии «не только внутри, но и за пределами Советского Союза»[104].

Уже не в первый раз внешнеполитические соображения оказывали влияние на принятие основного закона. В 1905 году, помимо революционного общества, пустая казна и давление со стороны иностранных банкиров, обещавших царскому правительству столь необходимый кредит на условиях парламентской реформы, вынудили царя учредить Думу и принять символическую конституцию[105]. В 1936 году интерес к союзу с западными демократиями, а также интересы Коминтерна вновь способствовали проведению конституционной реформы. Позитивный внешний облик СССР, позиционировавшего себя «факелом свободы для трудящихся всего мира», был постоянным предметом озабоченности руководства в эти годы, и конституция была инструментом манипулирования как советским, так и мировым общественным мнением.

С этой же целью приглашались в СССР западные левые писатели – Лион Фейхтвангер, Ромен Роллан, Бернард Шоу, Андре Жид, – публиковавшие в последующем просоветские тексты (кроме книги Жида). Генеральный секретарь Исполнительного комитета Коминтерна Георгий Димитров в шифровке зарубежным коммунистам от 21 ноября 1936 года инструктировал их, что нужно развернуть кампании в прессе компартий по популяризации сталинской конституции «как конкретного осуществления принципов Коммунистического Манифеста Маркса и Энгельса»[106]. Однако, в контексте других кампаний в зарубежной прессе по указаниям из Москвы, инструкции о конституционной кампании никак не усиливают аргумент в пользу внешнего фактора принятия конституции.

Советские дипломаты в Вашингтоне проанализировали сообщения американской прессы в июне и июле 1936 года и сообщили о доверительной, в целом, реакции в США на советскую конституцию. Американская пресса отметила отсутствие целей мировой революции в документе, в отличие от прежних вариантов. Хотя дипломаты могли адаптировать свои отчеты к ожиданиям в Кремле, они описывали и скептические высказывания «подождем – увидим», звучавшие в Соединенных Штатах: «Добровольное самоограничение диктатуры беспрецедентно в истории… Неизменность однопартийной системы ограничивает масштаб реформ». На основании только одного этого доклада дипломатов – возможно, угоднического, – А. Н. Медушевский пришел к выводу о чрезвычайно успешном пропагандистском эффекте «конституционного трюка, который надолго сформировал положительный имидж сталинизма на Западе»[107]. Если американский прием и был относительно положительным, то он все же был весьма осторожным и кратковременным. Британские дипломаты, напротив, относились к новой конституции скептически.