Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма

Каждый раз, когда угроза репрессий отступала, сразу же возрождалась народная религиозность: так это было летом 1936 года под влиянием конституции или позже, когда в эмиграции некоторые бывшие советские молодые люди, выросшие при атеизме, обращались в веру[527]. Население оккупированных нацистами территорий вновь открывало церкви. В 1955 году многие взрослые крестились[528], многие обратились к религии во время Перестройки. Все это свидетельствует о стойкости веры в крестьянской культуре, несмотря на репрессии и модернизацию. Стивен Смит утверждает, что жестокий натиск сталинской модернизации и специфика российского кризиса активизировали «магические ресурсы народной культуры»[529] как защитный механизм адаптации.

Альтернативный взгляд в историографии на религиозность отвергает ее высокий уровень в СССР. И. Курляндский утверждает, что антирелигиозная кампания в целом была успешной, особенно среди молодежи, горожан и комсомольцев[530]. Он полагает, что в ходе переписи многие люди зарегистрировались как верующие только потому, что они были крещены родителями, но фактически не были активными прихожанами церкви. Логично, что поскольку местная церковь была закрыта – люди не могли посещать ее, и открытое отправление религиозных обрядов неизбежно сокращалось из-за отсутствия священников и церквей. Как ожидали большевистские визионеры – с разрушением церквей отомрет и религия. Услужливая советская статистика подтверждала упадок религии. В 1934 году опрос в колхозах Черноземной области показал, что в группе взрослых только 38 процентов женщин и 10 процентов мужчин все еще совершали религиозные обряды, а в группе молодежи – только 12 процентов женщин и 1 процент мужчин[531]. Статистика, однако, оценивала внешнее соблюдение ритуалов, а не внутренние убеждения. По данным переписи населения, 45 процентов молодых людей признались, что они являются верующими. Кроме того, точность всех советских опросов и статистики следует воспринимать с большой осторожностью, поскольку результаты могли быть скорректированы на всех уровнях в соответствии с ожиданиями идеологических властей. Можно также задаться вопросом, насколько искренне люди отвечали на прямые вопросы о вере, зная официальную репрессивную позицию в отношении религии.

Однако непрямые данные об упадке религиозности в СССР представляет еще один интересный документ, полученный правительством. В своей записке от 26 октября 1936 года начальник Государственного реестра НКВД М. М. Алиевский проанализировал корреляцию дат свадеб и рождений с периодами поста и воздержания в православной традиции – Великим постом в марте и Рождественским в декабре. Он отметил увеличение количества свадеб (из 100 свадеб в год в сельской местности) в 1910, 1926 и 1935 годах в Европейской части России: 1,2, 7,6 и 9,5 в период поста в марте и 1,2, 3,3 и 8,1 в декабре. Аналогичным образом, сезонные падения рождаемости, характерные для царской России из-за воздержания во время постов, в 1935 году выровнялись и стали почти такими же, как и в остальные месяцы[532]. Если сезонные колебания числа свадеб и рождений в царской России свидетельствовали о приверженности сельского населения религиозным обрядам (хотя и с тенденцией к снижению, как показал Борис Миронов в «Социальной истории России периода империи»), то в 1935 году их равномерное распределение было интерпретировано в пользу усиления секуляризации.

Из-за чрезмерно оптимистичных сообщений местных должностных лиц и неточных данных о закрытии церквей центральные власти к 1936 году предполагали, что только 28 процентов всех религиозных общин и 23,5 процента религиозных зданий все еще функционируют[533]. В докладе Комиссии по культам о положении религиозных организаций в СССР и их отношении к проекту новой конституции от октября 1936 года сообщается, что из дореволюционных 72 963 религиозных зданий в апреле 1936 года в СССР функционировали 29 процентов и служили 21,4 процента священников – из 112 629 в 1914 году[534].