Конструктор сущностей

Богун стонал и метался во сне. Хотелось вспомнить -- сейчас, немедленно -- чем завершился ночной марш-бросок. Но Мытарь… нет, Богун, я -- Богун! -- мог только догадываться об этом. Кажется, под утро повалил снег и они, затаившись в неглубоком овраге, грелись у огня; кажется, он нашел нужных людей и оставил девочку в относительной безопасности, не забыв прикрыть ее подходящей легендой…

Богун знал, что поступил так, как и должен был поступить.

Он проснулся очень рано, памятуя о предстоящем. Поднявшись, окунулся в неяркое свечение горизонта и оказался по пояс в рассвете.

Рассвет, улыбаясь, дышал далекими прозрачными облаками, поднимая все выше над землей эти бронзовые озаренные небесами взвихрения; заря, как лошадиная грива, развевалась по ветру. Сон, крутясь и съеживаясь, унесся в прошлое; Богун еще раз взглянул в окно, точно опасаясь разглядеть вдали гигантскую ладонь, трогающую мир. Но нет, боги делали вид, будто отсутствуют. Рассветы в июне теряют всякую сдержанность, -- подумал он. Несутся они по планете, как гривастые рыжие кони. Бессмертные кони, впряженные в сновидения.

Он все-таки включил настольную лампу, было еще слишком темно, ничего не найти здесь без освещения. Жена заворочалась.

– - Пора, -- сказал он вполголоса, -- сейчас будильник протявкает.

– - Нет, -- ответила жена, не раскрывая глаз, -- нет, потом!

Трепеща крыльями, закружилась перед лампой небольшая серо-коричневая бабочка, ударилась о стекло и гневно взлетела к потолку.

Он направился на кухню -- жужжать кофемолкой. На холодильнике сидела и с интересом таращила на него глаза-маковки еще одна бабочка, точно такая же. Или та же самая. Светало стремительно, полумрак струями перетекал из кухни и спальни в прихожую, -- он и там включил свет. И уже не удивился, снова заметив вспорхнувшего мотылька.

– - Крылья оборву! -- пригрозил он ему и всем им сразу. А себе скомандовал:

– - Под душ -- бегом!

Когда он вновь вошел в спальню, будильник, салютуя, выстрелил короткой очередью. Богун прервал его истерическую трель, щелкнув по кнопке. Распахнул окно и веско, намеренно громко спросил у спящих:

– - Дорогие слепоглухонемые! Взгляните и скажите: вы что-нибудь слышали?

– - Конечно! -- заявила дочка. Усевшись на кровати и даже не пытаясь раскрыть глаза, она наощупь искала своих детей. Плюшевый Бетховен, как и положено верному псу, был уже вполне проснувшись и к бою взведен; Степашка, однако, совершенно по-свински дрых, распластавшись поперек одеяла. Как, впрочем, и разлюбезная супруга, которая и настояла на ранней побудке, объяснив им всем вместе и каждому по отдельности, до чего полезна и для ног благотворна энергичная прогулка по свежей росе, -- раз уж выпало им вставать среди ночи из-за муженька непутевого и тащиться десять верст на сборище. Богун не спорил, ему-то что? Ему, и правда, только полезно прогуляться. Но и против такси он не стал бы возражать.

– - Рота, подъем! -- вскричал Богун. Дочка, продолжая досматривать что-то свое, чрезвычайно занимательное, происходящее за заслоном подрагивающих век, соскочила с кровати и вытянулась по стойке "смирно". Ее строевой навык -- память о любимом дядюшке. Братец мой -- человек героический; он сейчас, и очень кстати, в лагерях; он почти не появляется дома, это обстоятельство оказалось тоже ко двору.

Он оборвал лишние мысли и гаркнул:

– - Отлично, рядовая! Сорок пять секунд, и я вижу вас одетой!

– - Есть! -- звонко ответила дочка, прижмурив правый глаз: вдруг сон все-таки досмотрится. Богун, нахмурившись, злодейским басом провозгласил:

– - А тот, кто, значит, среди нас тут спать продолжает, -- тот, значит, не друг нам, не товарищ, а соня лежебокая!

– - Это мамец! -- восхищенно догадалась малышка. -- Мамец -- соня, мамец -- соня!

– - Р-рядовая! Застегнуться и умыться! И на кухне находиться! -- одновременно, на краюшек кровати присев, принялся он с сопящей жены одеяло потихоньку уворовывать.

– - И тому, значит, не кофе в постель будет, -- приговаривал он, -- а всыпание привселюдное по полной выкладке!

– - Да что вы пристали все! -- захныкала женщина, ворочаясь с боку на бок, будто на огне ее прижарили. -- Ну что за горе: среди ночи переться куда-то… сами езжайте! Я спать хочу.

Богун потянул сильнее, и тогда она, все яростнее сражаясь с осатаневшим одеялом, впервые раскрыла глаза.

– - Боже! -- вскричала она. -- Мы опаздываем! Что, нельзя было сказать?