Конструктор сущностей

Еще не мог он припомнить, что за день такой выдающийся нынче, и как он, Богун, -- а почему Богун, ведь мое имя Мытарь? -- провел этот день. Мытарю -- Богуну? -- казалось, что с ним не все в порядке. С ним или с миром. Словно кто-то огромный смял и отбросил в сторону то, что составляло его жизнь, и теперь ее придется начинать с нуля.

Реальность сломалась, на ее сколах отразилось странное. Генератор времени -- машина, производящая секунды и века -- был остановлен; минутная дрема обращалась в долгие пустые дни; насыщенные движением дни по пробуждении оказывались минутным сном.

Календарь, часы, магнитная стрелка -- ничему теперь нельзя доверять; места и времена смешались, образуя водоворот.

Из-за рек, из-за лесов прилетали птицы-сновидения. Вначале как бы со стороны на себя самого глядишь; затем, незаметно и вдруг, начинаешь видеть других изнутри, из себя, и вот уже тысячи жизней, серых бабочек, кружатся в душе. Он сам во многих ипостасях; фатально приросший к его сознанию Мытарь; другие знакомые и незнакомые люди. Угрюмого вида тип по имени Бич. Тихий и страшный колдун Гудвин. Загадочный Рунин, сожитель бездетной неприкаянной Татианны. С ним Богун свел шапочное знакомство уже потом, после того, как его самого, наконец, нашли в чужой, покинутой жильцами квартире и, связав, транспортировали в Центр интенсивной реабилитации и коррекции. Татинка, воспитательница Центра, стала для него наказанием и надеждой; безжалостной дрессировщицей и нежной сестренкой.

В странной, изменчивой, пунктирной повседневности он то оставался наедине с шорохами и голосами невидимок, то вновь спешил на звонок. Появлялся -- увы, ненадолго -- покойный дед. Деда своего он любил и радовался его приходу; но приходивший всегда оказывался намного моложе того человека, которого помнил Мытарь (почему я так себя называю? -- изумился Богун). Человек этот -- новый, изменившийся -- был связан с другими людьми, едва ли известными Мытарю; они приходили к деду, шумели, ели-пили, говорили о непонятном; еще непонятнее вела себя бабушка, безмерно любившая мужа при жизни, но странно равнодушная к нему теперь. Да и дед -- суровый, энергичный, иной -- тоже не жаловал ее вниманием. А Мытарь ощущал себя ребенком. Он совершенно ничего не мог понять, ни поступков, ни причин и следствий; все, что происходило, происходило вне его жизни, а сама жизнь разматывалась давно отснятой кинолентой и сводилась к неожиданным перемещениям между несколькими ничем не связанными сценариями.

Жизнь самых близких людей протекала за непроницаемой завесой. Выяснилось, что его мать, давным-давно сменившая место обитания, проживает тут же, в старом доме неподалеку от собора, об этом ему поведал брат, тоже необъяснимо молодой, нагрянувший внезапно, чтобы обсудить с ним перспективы игорного бизнеса (да-да! -- обрадовался Богун, спрятанный в Мытаре, -- как же, есть у меня братец, затерялся где-то во вселенной, с правосудием рассорившись). Он все рвался разыскать этот дом и увидеть мать, поражаясь, что она столько лет молчала, находясь неподалеку, совсем рядышком, под боком, всего в часе ходьбы; однажды ему это удалось. К сожалению, они разминулись: мать как раз в этот день собралась к нему в гости, не забыв захватить с собой дочку, его малолетнюю сестру, -- а сестру он помнил прекрасно. Она не раз его навещала и однажды познакомила с его племянником, со своим старшим сыном, который в те года только начинал учебу в колледже. Мытарь тогда приволок из лесных раскопов бронзовую фигурку Амура, захороненную или выброшенную из-за неких несуразностей во внешности крылатого мальчика; заглянув в память Богуна, Мытарь узнал, что именно эту фигурку он подарил сестре. Произошло это где-то посередке между ее грузной взрослостью и некстати вернувшимся быстроногим детством, в ту короткую счастливую пору смеха, красоты и легких побед, о которой сестра почему-то вспоминала с подчеркнутым пренебрежением к себе самой и своим тогдашним надеждам. Казалось, будто ее прошлое, ясное и логичное от замужества и до текущего момента, поднимается из непроглядного тумана к солнечному перевалу, которым стало рождение сына, -- из неизвестности, из бездны, от которой надо бы отойти подальше. Богун, как и Мытарь, полагал, что те года -- лучшие в его жизни; Богуну-Мытарю очень хотелось хоть на день вернуться туда, в молодость, к бойкому цветенью сирени и жасмина, к ослепительным рассветам и густому аромату августовских садов, к звукам фоно под шум ливня, к безмятежной, еще ничем не встревоженной любви, вернуться к той незамутненности, которая, как сама жизнь, дается лишь однажды. А вот сестричка -- не желала. Но -- вернулась, помимо воли.

Явь была легка, как туман на заре. Явь была проста, как дыхание.