Консул

Гефестай пристрастился ловить рыбу для своего возлюбленного кока – тягал из моря то полутораметровых змеевидных лихий, то кефаль, то еще что-то, трепещущее и топырящее плавники. Искандер сошелся с командиром либурны, оказавшимся «миксэллином» из Ольвии, полугреком-полусарматом. Римлян он недолюбливал, хотя императору служил верой и правдой. Имени его Сергий не упомнил, а прозвище у миксэллина было Скирон – по имени северо-западного ветра.

Тиндарид взбалтывал излюбленный напиток греков – кикеон, смешивая вино с ячменной мукой и тертым сыром, и новые друзья устраивались на носу либурны, степенно обсуждая мировые проблемы.

Эдик Чанба был занят тем, что приставал ко всем, умеренно мешая жить и трудиться, а Сергий тупо отдыхал, греясь на солнышке и любуясь морскими просторами. Иногда ему надоедало числиться в отдыхающих, и тогда он переходил в стан думающих.

Огромность окружающего пространства, покой и чистота мира волей-неволей наводили на мысли возвышенные. Сергий забирался на туриту – квадратную деревянную башню между средней мачтой и еще одной, маленькой и наклонной, несущей над форштевнем парус «артемон». В бою верхнюю площадку туриты занимали стрелки, тут же были установлены «скорпионы» – маленькие баллисточки, вроде великанских луков, для метания по врагу копий и дротиков. Но, пока не сыграна тревога, на площадке было пусто, и Роксолану никто не мешал – размышляй сколько влезет. Влезало порядочно. Маета будней отнимала много сил, загружала сиюминутными заботами и погружала в реальность с головой. И только в море, когда отпали сухопутные тревоги, а время длилось, создавая запас, Сергию удавалось, так сказать, отстроиться, взглянуть на дела свои извне… И зажмуриться в крайнем потрясении.

Господи! Они настолько свыклись со своей нынешней жизнью, что давно перестали трясти головами в обалдении. Гефестай, сын Ярная из Пурашупуры и Александрос, сын Тиндара Селевкийского, родились в этом времени и вернулись в «родной» век, отрочество, юность, молодость проведя в Советском Союзе рядом с ним, вместе с ним – Серегой по кличке «Лоб». Эдика он встретил уже после школы, когда отца перевели служить в Абхазию – как раз накануне войны с грузинами…

Лобанов усмехнулся: что ты прячешься, Лоб, за хронологией и биографией? Разве в них дело? Ты лучше скажи, как всё это уместить в простой человеческой башке? Ведь его судьба ровно ничем не выделялась из миллионов судеб таких же Сергеев, Викторов, Михаилов и прочих Мамедов. Отслужил в армии как надо и вернулся, дембельнувшись в звании старшего сержанта, устроился в транспортный цех, окончил заочно политех, завел свое дело – починял иномарки.

Эдик у него был главным механиком… А Искандер выучился на врача, заведовал поликлиникой в таджикском ауле. Гефестай, хоть и любит прикидываться туповатым увальнем, тоже отпробовал прелестей «универа». На геолога выучился кушан. Или на химика?.. Короче, на геохимика.

И вот эти обычнейшие жизни, четыре мировые линии, вдруг скрутило и утянуло в дебри времен, вплело в бытие античного Рима…

Пока ты отбиваешься от чужих мечей, удираешь от превосходящих сил противника, об этом даже не задумываешься, но стоит остаться наедине надолго… Сразу наваливается вся эта полуволшебная невероять и баланс между обычным и сверхъестественным теряется – ты отчаянно ищешь равновесие между реальным безумием и безумной реальностью.

Он долго маялся, ища опоры в чужом времени, пока не влюбился в дочь сенатора Авидию Нигрину. Авидия вернула ему ощущение полноты жизни, она посадила его на землю, одновременно вознеся к небесам. К здешним небесам. Сергий вжился в этот мир – чистый, прекрасный… И очень жестокий: возлюбленную он потерял…

Лобанов прислушался к себе – да, боль при этом воспоминании всё еще возвращается. В груди теснит, рождая вздохи… Красавица Неферит излечила Сергия Корнелия от тоски, а раскрасавица Тзана ворвалась в его жизнь, занимая ее уже целиком, не оставляя места соперницам…

Сергий собрался было погрустить в одиночестве, но тут на туриту взобрался Эдик и воскликнул:

– Земля, однако! Шибко-шибко большой!

– Вот тундра… – проворчал Лобанов.

– Зачем чукчу обижаешь? Нехорошо, однако!

– Оленей паси… Стоп! Слушай, Эдуард Батькович, а ты не забыл, как у меня главным механиком припахивал?

Чанба вытаращил глаза.

– Да как же мое пролетарское нутро может забыть этот период угнетения? – сказал он, старательно изображая горечь. – Все помню, эксплуататор! Как ты наживался на моем подневольном труде, как…

– Цыц! А не жалеешь о том времени?