Консул

Отвлекшись на минутку, ацатан снова вернулся к мучившим его тревогам, и забегал по мегарону из угла в угол, из одной ниши-айвана в другую. Что делать? Что делать? Что еще можно придумать?

Молодчики из его полусотни… ну, ладно, ладно, – из его сороковника объездили и Селевкию, и Вологезию, и Ктесифон. Перекрыты все дороги. Разъезды посланы и выше, и ниже по течению Тигра. Стражникам обещана награда за любое сообщение о фроменах. Их ищут повсюду именем царя царей – и не могут найти. Ну куда, куда могли пропасть семеро взрослых мужчин?! Пр-роклятые фромены…

Под гулким коробовым сводом раздались торопливые шаги.

– Господин ацатан!

Ород хмуро посмотрел на вошедшего диперпата Монаэза, главного писца.

– Чего тебе?

Монаэз быстро поклонился и сказал:

– Там какой-то сириец пришел с жалобой…

– Да провались он вместе со своей жалобой… Я-то тут при чем?

– Он на фроменов жалуется…

Косой вздрогнул.

– Что-о? На фроменов?! Веди!

Диперпат живенько поспешил к залу приемов, выходившему в огромный внутренний двор, и подвел Орода к маленькому человечку со слезящимися глазами и огромным хлюпающим носом. Сириец в грязных одеждах со следами крови походил на пугало. Лицо его было серым от пыли.

– Это ты жалуешься на фроменов? – набросился на него Ород.

– Я, я! – с жаром признался сириец и завыл: – Всех моих погонщиков перебили проклятые римские собаки! Всех извели! А верблюдов угнали, и весь мой товар с собой уволокли, – жалобно стеная, он стал перечислять: – Ковров – четыре штуки, рабов – девятнадцать голов…

– Помолчи! – прикрикнул Ород. – Это точно фромены были?

– Ну да! Что я, не узнаю этих собак? Сам родом из Пальмиры, десятый год вожу караваны в Антиохию и Дамаскус, понимаю их собачий язык…

– Они напали на твой караван, так? – нетерпеливо спросил Ород.

– Так, так, господин. Напали! Ограбили!

– Куда они делись потом? Куда ушли?

– Как куда? Сюда! В Селевкию. Мои рабы, которых эти сыны свиней освободили, повели верблюдиков… О-ох! Меня ранили, но я уполз и спрятался, потому и жив. Всё видел, всё слышал! Как сейчас помню…

Ород перебил его:

– Сколько было верблюдов, только точно, без этих твоих прибавочек?

– Ровно десять, господин! Сколько пальцев у меня на руках, столько и верблюдиков.

Ород прикрыл глаза рукой. Десять «верблюдиков»… Через мост его парни пропустили всего один караван… И сколько там было этих горбатых тварей? Разве все упомнишь…

– А чем они их нагрузили? Верблюдиков твоих?

– Как обычно, господин. Большими кошницами и большими хумами. Шесть ковров, двадцать две головы рабов, зерна – восемь хумов. Ах, какое зерно! – поцокал языком сириец. – Чистый жемчуг! А эти римские собаки высыпали его из шести хумов!

– Что-о?! Что-что? Высыпали? Зерно?

– Да-да, господин! Зерно! Мое зерно – и высыпали! В грязь, птицам на корм!

– Из шести хумов… – проговорил Ород. Слабая улыбка искривила его полные губы. – Как звать тебя, жертва?

– Соад мое имя. Соад, сын Иархая.

– Так вот, Соад. Я не обещаю, что тебе вернут твоих верблюдиков, но клянусь – фроменов тех я изведу напрочь!

Оттолкнув сирийца, Ород помчался в караулхану. Затормозив в дверях, он заорал:

– Встаем, лежебоки! Седлаем коней! Я напал на след!

2

Мидия – Маргиана[31]

Сергей Лобанов гнал коней четвертый день подряд. Древняя Южная дорога позволяла отмахивать по сотне километров в день. А потом и того больше.

В Бисутуне Искандер и Гефестай провернули весьма удачную сделку – продали лошадей из Азиры и купили полтора десятка парфянских меринов золотисто-рыжей масти. Эти статные, красивые животные были просто великолепны. Подобно персидским коням несейской породы они могли целую неделю, а то и всю декаду проходить по полтораста верст в день. Надо ли говорить, как был доволен принцип-кентурион…

Лобанова же беспокоило другое – банда Орода Косого. Чтобы уйти от парфян, кони не помогут – у ородовцев точно такие же. А в том, что косоглазый не отстанет, принцип почти не сомневался. Пока они фавориты в гонке, но госпожа Удача капризна и переменчива…

В день четвертый, проходя ущельями, по насыпям у озер и по обрывам отряд вышел к Экбатане, древней столице Мидии. Город красиво смотрелся среди зеленых вершин и распадков, вольно раскинувшись в начале широкой равнины, у подножия высокой горы.

В Экбатане любили отдыхать в летнюю жару цари Персии. С тех времен над городом господствовала знаменитая семистенная крепость, похожая на матрешку – одно укрепление в другом, то – в третьем, и так далее. Первая, внешняя стена была белой, вторая, что внутри первой, поднималась повыше, угрюмо чернея. Третья выглядывала над черными зубцами темно-красной каймой, четвертая нежно голубела, пятая отливала ярко-красным, зубчатая линия шестой серела, как голый бетон, а седьмая, самая высокая, была выдержана в золотисто-желтых тонах. Каждый цвет соответствовал той или иной планете, Луне или Солнцу. Собранные вместе, они радовали верноподданных божественным спектром величия и единения под пятой царя царей.