Консул Содружества

Семя неизвестного растения, заключенное в твердую черную кожуру с мелкими шипами. Там, где у этого «наконечника» полагалось находиться древку стрелы, из семени торчали три острых желто-зеленых хвостика-роска.

– …И когда я уже почти потеряла сознание отравления, дышать неожиданно стало легче. В дождевых каплях содержался какой-то удивительный катализатор. В результате химической реакции летучие циады были связаны и выпали в твердом виде как серые хлопья. А из воды, находящейся на поверхности почвы Виндхайма, выделился дополнительный кислород. Теперь на Виндхайме можно дышать полной грудью, Серж. Только виски ломит и уши болят, – виновато усмехнулась Беата. – Давление в полтора раза выше стандартного.

Кто-то тронул меня за локоть. Я вздрогнул. Этс просто не может быть, ведь я в экоброне! Она не зволяет ощущать прикосновения непосредственно!

Пси-мастер, о котором я как-то уже начал забывать. Обновленный пейзаж Виндхайма, «Юнгер», Беата это полностью поглотило мое внимание. Да и Северину я тоже перестал воспринимать как что-то отдельно от моего тела, значимое самостоятельно – так ладно усиделась на моей левой руке. Усталости я не чувствал ни малейшей, ведь Северину удерживали силовые приводы экоброни, а не мои мышцы.

И вот – это прикосновение пси-мастера.

Его хвост даже не касался экоброни, остановившись в нескольких дюймах от моего правого предплечья. Но у меня возникло отчетливое ощущение, будто он прошел сквозь нее и вступил в прямой контакт с моей кожей!

– Что?

«Ты, твои люди, твой корабль пришли сюда, чтобы убить меня, – сказал пси-мастер. – Но ты отвел смерть. Ты спас не только меня, но и всю свою потенциально разумную расу. Потому что на мою смерть мой брат ответил бы полным уничтожением твоих родичей. Мой брат очень любит меня, но вам этого не понять… Итак, ты заслужил право на истину. Я хочу, чтобы ты увидел то же, что вижу я сам. В меру твоей слепоты, разумеется, ибо полная мера истины тебе Недоступна. Удали покровы со своей головы».

Я покосился на Беату. Жива старушка и без «покровов». Вроде даже чувствует себя неплохо.

Огляделся по сторонам. Хоб-Тох, оклемавшийся Вок и Шулу уже успели снять шлемы своих легких гермо-костюмов. Тоже вроде в добром здравии пока что.

Эх, была не была!

Я приказал милитуму откинуть шлем на спину. Тот переспросил. Я повторил. А надо ли все-таки? – не унимался милитум. Зона боевых действий, как-никак! И фонит чуть выше обычного.

Надо, надо.

Чпок!

Шлем шмякнулся за спину. Мне в рожу, словно лож-ножелудок растения-хищника на длинном стебле, сразу же бросилась экстренная кислородная маска. Содрал и ее. К черту! Хочу раз в жизни подышать воздухом зоны боевых действий!

Но не успел я насладиться сложным ароматом жженой плоти, горелой брони и морской свежести, как на мою макушку легла…

…Я утратил человеческую телесность. Но и кровенской не обрел, хотя ожидал чего-то в этом духе.

Пять человеческих чувств выродились в одно-единственное: осязание. Но это чувство перестало быть привычным, одномерным осязанием. Пожалуй, его следовало бы назвать «умным» осязанием. Я обрел целое соцветие новых непривычных ощущений, которым врядли смог бы подобрать имена и доктор философии.

Я ощущал свои многослойные внутренности и разнообразие своей новой «кожи», различая при этом тончайшие оттенки происходящих во мне процессов. Если бы у человека нервные окончания в кровенох сосудах, в легких и внутри сердца получили каждое отдельному милитуму-анализатору – вот тогда что-то подобное мы бы и чувствовали, наверное.

Я ощущал, как струятся во мне жизненные соки – магма и вода, сжатый грандиозным давлением металл – жидкие литий, натрий, железо. И не просто ощущал, но понимал еще и смысл этого сложнейшего метаболизма. Метаболизма целой планеты.

Мое знание не было бесстрастным. Я испытывал эмоции. Их было три: гордое спокойствие, наслаждение происходящими внутри меня процессами и гордость от знакомства с самим собой. Самим собой равным возрастом звездам, почти бессмертным, почти неуязвимым.

Я бы сказал еще вот как: меня радовал прирост сложности.

Я помнил, что некогда был шаром, купавшимся в беспощадных лучах другого, гораздо большего шара, который, в отличие от меня, горел ослепительным светом. Я же по сравнению с ним был холоден и мал. Я кажется, тогда еще не понимал, где "я", а где «он». Именами мне казалось, что есть только «мы», которому равно «мне».

Потом я постепенно становился самим собой и обнаруживал, что делаюсь все сложнее. Моя поверхность покрылась твердой подвижной корой. Кое-где на этой коре появилась вода. Выше, над корой и водой, клубились газы.

И все это тоже был Я!

Я заканчивался где-то высоко, на границе вечного холода, из которого некогда возникли мои чувства и моя память. Но отчетливой границы не было. Я словно растворялся в этом холоде, врастал в него, а он – в меня. И это тоже было интересно.