Контактов не будет (сб.) ил. Д.Преображенского

Она улыбнулась и храбро откусила большой кусок.

Мне всегда нравится, когда Люля улыбается, потому что я тогда люблю ее еще больше.

Когда мы садились в мыслелет, чтобы ехать домой, Люля сказала, что эти старинные Молекулярные кафе — очень милая вещь, и еда в них гораздо вкуснее той, которая синтезируется у нас дома с центральной станции.

Я подумал, что это, наверное, оттого, что при синтезе еды по проводам в нее лезут разные помехи.

А вечером вдруг Люля расплакалась. Она сказала, что синтетическая пища это гадость, что она ненавидит кибернетику и хочет жить на лоне природы, ходить пешком, доить козу и пить настоящее молоко с вкусным ржаным хлебом. И еще она сказала, что Внушаемые Ощущения это пародия на человеческие чувства.

Мишка тоже разревелся и заявил, что Калькулятор Поведения — подлая выдумка, что живший в древности мальчик по имени Том Сойер прекрасно обходился без Калькулятора. Потом он сказал, что записался в кружок электроники только затем, чтобы научиться обманывать Калькулятор, и что если это ему не удастся, то он смастерит рогатку и расстреляет из нее дурацкий автомат.

Я успокаивал их как мог, хотя я тоже подумал, что, может быть, Музей Запахов не такое уж замечательное изобретение, и еще насчет псевдобифштексов. В общем, вероятно, мы все просто утомились, заказывая себе пищу.

Потом мы легли спать.

Ночью мне снилось, что я вступил в единоборство с медведем и что мы все сидели у костра и ели вкусное медвежье мясо, пахнущее, кровью и дымом.

Мишка засовывал в рот огромные куски, а Люля улыбалась мне своей чудесной, немного смущенной улыбкой.

Трудно представить себе, как я был счастлив во сне, потому что, не помню, говорил ли я об этом, я очень люблю Люлю и Мишку.

Контактов не будет

Побег

— Раз, два, взяли! Раз, два, взяли!

Нехитрое приспособление — доска, две веревки, и вот уже тяжелая глыба породы погружена в тележку.

— Пошел!

Груз не больше обычного, но маленький человечек в полосатой одежде, навалившийся грудью на перекладину тележки, не может сдвинуть ее с места.

— Пошел!

Один из арестантов пытается помочь плечом. Поздно! Подходит надсмотрщик.

— Что случилось?

— Ничего.

— Давай, пошел!

Человечек снова пытается рывком сдвинуть груз. Тщетно. От непосильного напряжения у него начинается кашель. Он прикрывает рот рукой.

Надсмотрщик молча ждет, пока пройдет приступ.

— Покажи руку.

Протянутая ладонь в крови.

— Так… Повернись.

На спине арестантской куртки — клеймо, надсмотрщик срисовывает его в блокнот.

— К врачу!

Другой заключенный занимает место больного.

— Пошел! — Это относится в равной мере к обоим — к тому, кто отныне будет возить тележку, и к тому, кто больше на это не способен.

Тележка трогается с места.

— Простите, начальник, нельзя ли…

— Я сказал, к врачу!

Он глядит на удаляющуюся сгорбленную спину и еще раз проверяет запись в блокноте:

15/13264. Что ж, все понятно. Треугольник — дезертирство, квадрат пожизненное заключение, пятнадцатый барак, заключенный тринадцать тысяч двести шестьдесят четыре. Пожизненное заключение. Все правильно, только для этого вот, видно, оно уже приходит к концу. Хлопковые поля.

— Раз, два, взяли!

* * *

Сверкающий полированный металл, стекло, рассеянный свет люминесцентных ламп, какая-то особая, чувствующаяся на ощупь, стерильная чистота.

Серые, чуть усталые глаза человека в белом халате внимательно глядят из-за толстых стекол очков. Здесь, в подземных лагерях Медены, очень ценится человеческая жизнь. Еще бы! Каждый заключенный, прежде чем его душа предстанет перед высшим трибуналом, должен искупить свою вину перед теми, кто в далеких глубинах космоса ведет небывалую в истории битву за гегемонию родной планеты. Родине нужен уран. На каждого заключенного дано задание, поэтому его жизнь котируется наравне с драгоценной рудой. К сожалению, тут такой случай…

— Одевайся!

Худые длинные руки торопливо натягивают куртку на костлявое тело.

— Стань сюда!

Легкий нажим на педаль, и сакраментальное клеймо перечеркнуто красным крестом.

Отныне заключенный 15/13264 вновь может именоваться Арпом Зумби. Естественное проявление гуманности по отношению к тем, кому предстоит труд на хлопковых полях.

Хлопковые поля. О них никто толком ничего не знает, кроме того, что оттуда не возвращаются. Ходят слухи, что в знойном, лишенном влаги климате человеческое тело за двадцать дней превращается в сухой хворост, отличное топливо для печей крематория.

— Вот освобождение от работы. Иди.

Арп Зумби предъявляет освобождение часовому у дверей барака, и его охватывает привычный запах карболки. Барак похож на общественную уборную.

Густой запах карболки и кафель. Однообразие белых стен нарушается только большим плакатом: "За побег — смерть под пыткой". Еще одно свидетельство того, как здесь ценится человеческая жизнь; отнимать ее нужно тоже с наибольшим эффектом.