Контингент (Книга 2, Шурави)

Задиристый, белобрысый, маленького роста Игорь был первым забиякой и драчуном во всей школе. Стонали учителя, завуч, директор, побитые и униженные ученики. Усталая мать Матрена Карповна, старая, седая, неграмотная уборщица в школе только и слышала от педагогических работников: "А ваш...", "А Игорь...", при этом она съеживалась, становилась еще меньше ростом и худенькой ладошкой прикладывалась к сердцу. Директор беспомощно разводил руками. В колонию - мал, да и драки обычные, мальчишеские, неуголовного характера. Считались с тем, что мать растит Игоря одна, да и уборщицы в дефиците. Тем более, что Матрена Карповна, чтобы хоть как-то реабилитировать себя и своего сына со все большим старанием наводила порядок в школьных туалетах и коридорах, натирая до блеска старые стены и битый кафель с раннего утра до поздней ночи.

Дома Игорь получал нагоняй. Мать, пряча раздрызганные ботинки в шкаф, наказывала домашним арестом и горько вздыхала, хватаясь за больное сердце: "Невдалый, был бы отец, ужо всыпал бы ума через задницу. Сладу с тобой никакого! Вот вышибут из школы дурака, куда пойдешь?!" - и тихонько плакала при этом.

- А чо? В ПТУ, ясное дело, - зыркая исподлобья глазами, огрызался Игорь, дожидаясь того момента, когда мать уйдет на кухню или на рынок за жалкими продуктами, чтобы своим, давно уже подобранным ключом от шкафа, достать ботинки и умчаться на улицу к дружкам, с которыми и покурить, и подраться, и деньжат у киношки "Октябрь" у тех, кто потрусливей, натрясти.

В ПТУ.... Как светлого дня ждали, когда закончит он восьмой класс. Все сделали для того, чтобы не остался в девятом, к тому же и на второй год оставался дважды в пятом и седьмом.

На одногодичном обучении в ПТУ Игорь развернулся во всей полноте своей натуры. Теперь уже стонали мастера, весь курс, район, в котором находилось ПТУ, и появилась непременная спутница - финка в рукаве засаленного пиджака. Игорь изменил внешность: оброс длинными волосами, стал носить широченные клеши, украшенные по вырезам разноцветными маленькими лампочками, включающимися вечером от батарейки в кармане. Стал выпивать - когда сколько. "Под настроение, - как он сам говорил. - А чо?".

Однажды случилась страшная драка с соседним ПТУ.

...До суда дело не дошло. Военный комиссар в разговоре со следователем пообещал через неделю забрать пацана по призыву и посодействовать тому, чтобы попал Игорь в самую горячую точку...

- Невдалый, - горько плакала Матрена Карповна. - Не посадили, так ведь убьют дурака-то, достукался, дубина!.. - и нежно гладила сухими пальцами затылок с непокорными коротко остриженными волосами.

- А чо! - вскидывался Игорь. - И в тюрьме люди сидят. А в Афгане орден заработаю, в люди выбьюсь, небось все и простят.

...Связанному Игорю не выкололи глаза. Он видел, как духи, радостно гогоча, подбадривали выкриками молодого, лет шестнадцати мальчишку, когда он отрезал Шурке Сычеву половой орган и ему же, еще живому, засовывал его в разжатый тем же кинжалом рот, полный крови и каши из битых зубов. Потом самый старший из банды, взявшей в тяжелом бою блокпост, притащил ржавую двуручную пилу, перепилившую многие кубы сушняка и досок в зимние холода, что согревали наших солдат, вырываясь ясными языками огня из тесной буржуйки.

- Сожгут, суки! - подумалось Игорю, - вот щас, дров напилят и сожгут к... матери, - и прикрыл истерзанные виденным глаза.

Но нет, не собирались духи ни пилить, ни тратить столь драгоценное для Афганистана топливо. Они, начиная с линии ягодиц, распили на две части извивающегося под навалившимися на него горячими вражьими телами Гришу Скобина. Стонали мученической смертью погибавшие ребята, потихоньку с ума сходил все видевший, крепко связанный за локти, обгадившийся от ужаса Игорь.

Из обрывочных знаний афганского языка, да по ломаному русскому, догадывался Игорь сквозь горячечный красный гул, что обращается этот гадский голос к нему:

- Смотри, шурави, смотри внимательно, расскажешь, что видел. Аллах тебя выбрал, живой останешься, всем расскажешь, что видел. Скажи, чтобы убирались с нашей земли, другим - страшнее смерть сделаем. Не мы, так наши дети! - и духи при этом горделиво цокая языками, тыкали пальцами в молодого парня, чудовищно окровавленного, с широкой улыбкой. На груди молодого духа висело два ожерелья. Одно, видимо, надетое на шею матерью "на удачу, бей неверных!" - цветного бисера, другое... Другое... На другом были нанизаны как сушеные грибы - уши. Человеческие уши. И не было секрета чьи, потому что в ожерелье тут же были добавлены новые, кровавыми бисеринками сочащиеся.