Контора Игрек

– Не может быть, чтоб за меня никакой награды! – вмешался Саймон. – Посмотрите в компьютере получше, это сбой, у вас данные потеряны! Я же Саймон Клисс, эксцессер из «Перископа»!

Не то чтобы он сочувствовал обманувшемуся в своих ожиданиях Руперту Вештуре – ему за себя было обидно.

Кончилось тем, что космополовцы, скинувшись, вручили смотрителю несколько мятых кредиток и какую-то мелочь – «за исполнение гражданского долга».

– Зажали награду копы! – вместо благодарности проворчал Вештура. – Эх, я же тебе говорил…

И ушел, хлопнув дверью.

– Это, что ли, все? – возмутился Саймон. – Не может быть, чтобы я стоил так мало!

– Арестованный, молчать! – оборвал офицер. – Ферноус, проводи его в камеру.

Ну, наконец-то…

– Я стою дороже! – огрызнулся воспрянувший духом Саймон. – Дайте мне дозу – сами убедитесь!

Ферноус сгреб его за шиворот и потащил во внутренний коридор.

В канализационных трубах под крайней раковиной хрипело и клокотало, словно там издыхала жаба от приступа удушья. Мелкие неисправности, которые никто не спешит устранять, – верный признак того, что на корабле разброд.

Грязновато-зеленые стены с крючками для одежды, изношенный плитчатый пол, узкая полоска зеркала над раковинами – отражается только лицо, слегка сплющенное по горизонтали, остальное срезано. Возле двери приклеен листок глянцевой водостойкой бумаги, над столбцами текста броский заголовок: «Инструкция». На всем лежит печать казенного места. «Оставь надежду, всяк сюда входящий…» Тина не смогла вспомнить, откуда эти слова.

– Порядок. Я пошла.

Лицо вымазано белым кремом – косметическая маска, на голову намотано тюрбаном истрепанное махровое полотенце. Тренировочный костюм цвета чернослива, на плече висит спортивная сумка – предполагается, что там смена белья и банные принадлежности.

Приоткрыв дверь, Тина вышла в коридор. Оглянулась. На двери табличка: «Женская душевая № 3», ниже еще одна: «Душ не работает». Тина поздравила себя с первым промахом, но в коридоре никого не было, и она повернула в ту сторону, где лампы светили ярче.

На «Гиппогриф» ее забросил Стив, и он же заберет ее отсюда. А всемогущим (как назвал его Живущий-в-Прохладе, с кислой иронической улыбочкой) он не был, иначе заметил бы воспрещающую табличку.

Перекресток двух коридоров, тягучий сквозняк. Возле стены, покрытой темным свалявшимся ворсом, прямо под тусклым оком терминала, сидит на корточках насупленная девчонка в болотно-коричневой форме, неспешно двигает челюстями. Дежурная или кого-то ждет?

– С помывкой! Разве душ починили?

– Старую грязь долой, – благодаря фильму Клисса Тина заучила с десяток здешних ритуальных фраз. – Я была в другом душе. Я Зойга ищу.

– А что ему здесь делать?

– Вот и я думаю, нечего, а мне сказали, он сюда пошел.

– Кто сказал?

– Лонпе.

Имя из фильма. Хорошо, если этот Лонпе до сих пор жив и не дезертировал.

– Трепло. Это ж «салага»! Надавай ему щелбанов, чтоб в другой раз не болтал.

– Так и сделаю.

– Выполняешь приказ Лорехауна? – с ехидцей спросила девчонка, когда Тина шагнула наугад к левому коридору.

– Который?

– Чтобы бойцы женского пола были похожи на женский пол, – она передразнила чью-то торжественную интонацию. – Чем это ты намазалась?

– Что-то питательное. Я в Солбурге на рынке взяла тюбик, на пробу.

– А мне такого не надо, у меня хорошая кожа. Но пахнет приятно, как будто скошенной травой. Хорошо, когда нюхалка в порядке, – девушка потрогала свой небольшой аккуратный носик. – А то, когда этот мутант-«сканер» хрястнул по ней, совсем было дерьмово. Мне в первый раз нюхалку расколбасили.

«Значит, она была среди тех, кто набросился на Поля в ангаре. И получила по заслугам. Н-да, если бы Лиргисо окунулся в здешнюю языковую стихию, его бы удар хватил. Расколбасить нюхалку, надо запомнить. Скажу ему как-нибудь, если он вконец меня достанет».

На борту «Гиппогрифа» находилось, по спискам, тысяча триста с лишним человек. Сейчас, наверное, поменьше, кое-кто сбежал, и все равно людей тут достаточно, чтобы творожисто-белая косметическая маска и полотенце на голове превратили Тину в невидимку. Дважды ее называли Сабриной, один раз Жанной и один раз Жекой, имена здешних девушек окутывали ее зыбкой маскирующей дымкой. В качестве Сабрины-Жанны-Жеки, только что из душа, она могла сколько угодно слоняться по кораблю.

«Гиппогриф» напоминал ей нутро вечно запертой кладовки, с виду таинственной, а на поверку забитой неинтересным хламом, который давно пора выкинуть, с тараканами и паутиной по углам. Паутины тут не было, и чистоту пока еще поддерживали, однако все равно возникало впечатление запущенности, неистребимой казенной бедности (видите ли, финансирование недостаточное…). А может, дело было в том, что любой нестандарт «Конторой» не поощрялся, подлежал искоренению, и это проявлялось во всем – и в отделке корабельных помещений, и в облике людей.

В фильме Клисса из-за размытости изображения невозможно было разобрать детали, а теперь Тина видела все в деталях, и, несмотря на это, «Гиппогриф» по-прежнему казался ей смазанным, как вид за окном, по которому долго возили грязной тряпкой.