Конторщица 4 (СИ)

Светка с размаху уткнулась мне в подол и вдруг разревелась. Я опешила. Светка не плакала никогда. Почти никогда. Во всяком случае я рыдающей её видела всего пару раз. И каждый раз дело было серьёзное, к примеру, вывихнутая лодыжка на футболе или случайно оторванная голова выкрашенного зелёнкой зайца по имени Йорик.

И вот сейчас она ревела, хрупкие плечики вздрагивали, а я гладила её по голове и утешительно что-то шептала. Наконец, поток слёз иссяк и Светка, высморкавшись в мой носовой платок, хмуро заявила:

— Домой пошли.

— Сейчас пойдем, — согласилась я и сказала, — знаешь, Светка, ты, конечно можешь ничего не рассказывать и постараться решить проблему сама…

— Нет у меня никакой проблемы! — вскинулась Светка.

Я дипломатично не стала напоминать ей о минутной слабости, зато сказала так:

— Если бы не было проблемы — тебе не нужно было искать пути, чтобы захватить мир и отомстить третьедомовцам. Кстати, что же такого ужасного они натворили? Недостаточно восхищались твоим новым нарядом или что?

— Да ты! Ты! — глаза Светки опять налились слезами, — ты не понимаешь!

— Не понимаю, — согласилась я, — Значит, ты объясни мне, и я пойму.

— Не буду, — надулась Светка.

— Ну как хочешь, — показательно-равнодушно согласилась я и добавила, — тогда идём домой, там Лёля ждёт. И Римма Марковна уже весь валокордин небось выпила. Не напасешься на неё.

Мы прошли немного по дорожке. Я молчала. Светка тоже, но поминутно поглядывала на меня, буду спрашивать дальше или нет. Я делала вид, что увлечена рассматриванием окружающего пейзажа (он, конечно, особо не радовал, так, тщедушные берёзки и рябинки, посаженные на прошлом субботнике нашими комсомольцами, причём даже ямы вокруг саженцев ещё не заросли травой. Но Светке знать об этом незачем, поэтому я шла и восторженно крутила головой на каждую берёзку и рябинку).

И Светка не выдержала:

— Маам, — тихо сказала она.

— Что?

— Как бы ты решила такую проблему?

— Какую именно?

— С третьедомовцами…

— Не знаю.

— Ну ты же сама говорила, что опыта у тебя много и ты знаешь! — возмутилась Светка.

— Для того чтобы решить проблему, нужно знать, что это за проблема, — изрекла мудрость я, — а как я могу знать, что там у тебя с третьедомовцами, если ты молчишь, как партизан!

Светка засопела носом. Я не торопила — пусть учится сама принимать решение.

Наконец, она тихо сказала:

— Они обзывались…

— За обзывание не карают смертной казнью, — покачала головой я.

— Они плохо обзывались.

— Матерились?

— Нет.

— А как?

Светка опять помолчала и, собравшись с духом, выпалила:

— Что я незаконнорожденная, байстрючка! И приживалака! Что вы меня из жалости приютили!

От неожиданности я аж остолбенела и стояла с совершенно глупым видом, хлопая глазами.

Мда. Ситуация.

Я ожидала всего, но как-то совершенно выпустила, что дети очень жестокие, а взрослые — завистливые, и история с Олечкой и Светкой будет обсуждаться и сопровождать Светку всю жизнь. А сейчас Светке предстоит идти в школу. Она — девочка одарённая, прирождённый лидер, плюс воспитание, что мы сейчас ей даём, и успехи у неё будут выше, чем у одноклассников, поэтому её могут (и однозначно будут) вот этим дразнить и даже издеваться.

Но нужно было что-то отвечать.

— Какая ерунда! — деланно рассмеялась я.

— Но ты же не моя родная мама, — сказала Светка с дрожью в голосе. — Моя мама меня бросила.

— Ничего она тебя не бросила! — невозмутимо сказала я, — С чего ты взяла? Твоя мама — артистка, работала здесь у нас в городском театре. Сейчас уехала в Чехословакию. Надолго. На несколько лет. А я — твоя родная тётя. И папа у тебя есть. Был. Он умер в прошлом году. Ты же помнешь.

Светка медленно кивнула.

— Надо будет сходить с тобой к нему на кладбище. Проведать, — вздохнула я. — Твой папа был очень уважаемым человеком в городе. Но у него было больное сердце.

— А почему мама уехала? — спросила Светка, вся в раздумьях.

— Ну она же актриса. Ты разве забыла? Ей нужно на гастроли, на выступления. Туда не берут маленьких детей. Там же нету школы.

— А когда я увижу маму?

— Вот пойдёшь в школу, будешь учиться на одни «пятёрки», выучишь иностранный язык, чтобы свободно разговаривать, научишься играть на фортепиано — и сразу встретишься с ней.

— Хорошо, — серьёзно сказала Светка, — я буду учиться лучше всех! И увижу мою маму.

— Вот и молодец, — похвалила я её, — а теперь вытри слёзы и пошли уже домой. Тебе ещё Лёлю выгуливать, а нам с Риммой Марковной пора в больницу — Нору Георгиевну проведать.

И мы пошли домой.

Урсинович страдал. Он слонялся туда-сюда по конторе депо «Монорельс» и искал сочувствия. Найдя любые свободные уши, он жаловался и вещал, как его несправедливо и мерзко оболгали и подставили, и что он совсем не это имел в виду. И вообще — во всём виновата я — Лидия Степановна Горшкова, мещанка, карьеристка и просто плохой человек.

Народ слушал. Кто-то действительно сочувствовал, кто-то посмеивался, кто-то — даже злорадно.

По депо «Монрельс» поползли слухи. Альбертик вызвал меня и сказал:

— Лидия Степановна! Прошу прекратить всё это!