Контрабандисты Тянь-Шаня

— Что же ему должны пастухи? — спросил Кондратий.

— Опий, — отвечал юноша. — Они могут заплатить скотом или деньгами, так как у них нет черного теста. Но если он простит долг, они сделаю для него все.

— Пусть при мне никогда не говорят всех этих глупостей, — твердо сказал Оса. — Мне все равно, какая сорока бегает по пастбищам с бумагой. Я отвечаю только перед законом.

Никто ему не ответил. Несколько человек тихонько вышли на улицу, не прощаясь. Остальные не разговаривали. Все были подавлены очевидной беспомощностью Осы и надвигающейся опасностью. Джантай попрощался с Кондратием и сказал, что спать он будет в чайхане. Потом вместе с сыном вышел на улицу. Они шли, тихо разговаривая о чем-то. Потом к ним присоединилась Батма. Джантай постучал в чайхану, и при тусклом свете лампы начался маслагат, а через минуту по улице бешенно промчались несколько всадников. — Это были джигиты Джантая.

— Эх, возьмут командира на бармак! — сказал Саламатин, глядя вслед всадникам.

Юлдаш, шедший рядом, вздохнул и ничего не сказал. Больше они не обмолвились ни одним словом и вошли в казарму. Сонный дневальный впустил их в чистые, но душные комнаты с каменным полом. Расставленные кровати виднелись белыми смутными пятнами, и на них под одними простынями беспокойно спали пограничники.

Друзья вышли на двор и прошли в конюшню, где большой фонарь висел под навесом и слабо освещал ближайших коней.

Животные фыркали и задумчиво вздыхали, опустив головы в ясли.

— Вы чего шляетесь? — спросил дежурный.

— Прошляешься, когда человек службу бросает, — ответил Саламатин.

Дежурный сокрушенно покачал головой и ушел в казармы. Юлдаш потрепал по шее коня и горько сказал:

— На пастбища приду, даже коня не будет, ничего не заработал. Ты знаешь, у нас от юрты к юрте и то пешком не ходят.

Потом он потрогал рукой свои штаны.

— Казенные сниму, своих нет.

— Ты Лазаря-то не пой, в таможне около тысячи премиальных получить придется, — сказал Саламатин, но потом тихо добавил: — Конечно, для твоего хозяйства это немного. Одна юрта этих денег стоит. Конечно, такая, чтоб жить можно было. Ну, лошадь там, конечно, баранов, и останешься ни при чем. Ну, вещички у тебя все-таки есть?

Юлдаш не ответил. Оба пришли в казарму, вытащили из-под кровати обитый жестью сундук, и Юлдаш достал из-за пазухи ключ. Замок звонко щелкнул два раза, и великан открыл крышку.

— Давай посмотрим приданое, — сказал Саламатин.

Он хотел ободрить товарища, но ему было не по себе.

На дворе забрезжил рассвет, и кругом поднялась суета. Полуодетые пограничники вытирались после умыванья, оправляли постели и переругивались во дворе. Юлдаш чувствовал себя оторванным от всей этой жизни и задумчиво глядел в сундук. На крышке изнутри была набита гвоздиками картинка из какого-то журнала. Из сундука крепко пахло самодельным киргизским сукнам и мылом. Поверх всего лежали старые порыжелые сапоги.

— Что же, разве и обуться не во что, берегешь? — без насмешки, деловито спросил Саламатин, потянув за носок рыжий сапог.

— Казенные сгорели, а эти сапоги я снял с него.

— С Джаксалы?

— Да.

— Ну, и здоров был, ноги-то как у медведя! — сказал Саламатин с поддельной веселостью, шмыгнув носом.

Юлдаш улыбался с печальной радостью и смотрел на свою изуродованную руку.

— Теперь конем как буду править?

— Ехать-то тебе сколько?

— Иллик чакрым. (Пятьдесят расстояний человеческого голоса.)

— Ну, это по-вашему как будто и близко, а я так думаю, что недели три. Один этот чакрым едешь, едешь с утра до вечера, к вечеру спросишь, сколько осталось, один чакрым. Провались он совсем.

Юлдаш улыбнулся.

— Оно што главное, — заговорил Саламатин, критически перебирая и оглядывая белье и дешевенькие подтяжки, — начни костить, три года собирать будешь, а глянешь — и нет ничего.

Потом он стал рассматривать порыжелые сапоги, как будто не замечая печального взгляда Юлдаша.

— Ишь ты, каблуки железом подбиты, а До чего стер! Это он все по горам бегал. Постой-ка, постой! — продолжал он, разглядывая еле заметные кружки на железе. — Ведь это винты!

Юлдаш безразлично молчал. Саламатин вдруг поднялся с места, одним прыжком бросился к ружейной стойке.

Он стал тарахтеть какими-то цинковыми ящиками и, достав отвертку, принялся ковырять ею каблук. Саламатин был возбужден до последней степени. На лбу у него выступил пот. Юлдаш по-прежнему сидел безразличный и неподвижный. Саламатин поддел отвертку под железную пластинку и нажал ее изо всей силы. Что-то треснуло, и Юлдаш вскочил с места. У обоих заняло дух. Железная пластинка отскочила. Внутри каблука показалась белая чистая вата.

— Коробочка железная, — пробормотал Саламатин и, глядя на кивающего в такт словам Юлдаша, дрожащими пальцами бережно вытащил вату.

В коробке не было ничего. Разочарование показалось на лице завхоза, и он как будто сразу похудел и осунулся. Потом, пощупав вату, он почувствовал что-то твердое и мгновенно стал малиновым. Бережно он высвободил из ваты два крупных, прозрачных камня, каждый величиной с горошину.