«Контрабас» и виски с трюфелями

— Да-а-а… Паскудно все в плане распределения талантов и экстерьера. Вот возьмем тебя: рожа симпотная, в душе моральный урод, но чертовски способен. Ко всему: к стихам, к пошлости, даже к дебошам. Несправедливо все. Вот не бывает как у Чехова, бля, и все тут. И при деньгах, и умная, и с будущим, а вот лицо — и лицом-то не назовешь. Как будто плоскогубцами ее из влагалища тащили, а Камилла сопротивлялась. Сучила ноженьками своими кривыми и орала: «Не нядо, не нядо, доктор. Я сейцас сама вылезу…» И ведь вылезла, нарисовалась.

— Судя по твоему настрою, на твое же благоденствие.

К стоянке подрулила новенькая «Toyota» цвета подгнивающей вишни. Вадим карамельно просиял. Лицо стало похоже на яичный желток. Левой рукой он поправлял узел галстука, правой зачесывал назад густо умащенные бриолином волосы. Дверь авто медленно открылась, и на тротуар ступила изящная туфелька. Высоченная шпилька, слоновья лодыжка. Все остальное было эпитафией безвкусицы. Ну, во-первых, из машины вышла уже далеко не девушка. Таких в мельчайших подробностях любил описывать Бальзак. До морщин. Но его героини были много симпатичнее и благороднее. И со вкусом у них был полный лад. Не годилась Камилла в бальзаковские героини. Разве что возрастом — тридцатка с гаком. Одежка отпугивала ленивых воробьев. Фиолетовая кожаная тужурка, зеленый блузон, синие джинсы. На редких сальных волосах качались две ленивые капроновые бабочки. Жирафьи уши. Я был уверен, что она может ими пошевелить. Квадратные плечи безжалостно и жадно проглатывали шею. Она улыбнулась. Это было самым сильным впечатлением за весь день. Лицо Камиллы тут же разделилось на две части. Верхняя — глаза, нижняя — сплошные зубы. Возьмите штук двадцать силикатных кирпичей с выщербинами. Поставьте их друг на дружку и отойдите на метров пять. Потом зажмурьте глаза и резко их откройте. Так улыбалась Камилла. Я испытал легкое дуновение шока и посчитал нужным сказать правду:

— Это про нее Гофман сказочки писал… А может и с нее, родимой. Кра-ка-тук, бля… Если ей мешок грецких орехов в рот запихнуть, поколет как Щелкун. Вот страшна-то, бизнес-вумен… Слушай, Вадька, а не из братвы амазоночка? Такое сокровище в любой офис запусти — хозяева сами деньги предлагать начнут. И не какие-то там жалкие десять процентов, а всю имеющуюся наличность. Да-а-а-а… Фотиадис… Да при ее виде любой Фотиадис или пленку жрать начнет, или объективом треснет. Теперь верю, что ты с ней ложе не делил. С ней-то и в сауну зайти страшно. Там температура сразу на градусов четыреста подскочит. Да-а… Если у нее еще и голос, как у Франкеншт…

— Майкл, ну прекрати. Ну что ты за сука такая?! Злой ты. Ну, сделай вид, что все нормально. От нее моя судьба зависит. Тебе пофиг судьба друга? Ну, скажи — пофиг, и все дела! Скажи, что хочешь меня всю жизнь видеть нищим, униженным и печальным. И заткнись, пожалуйста, заткнись!

— А какого ляда ты меня позвал?

— Для солидности.

— Сука…

Начав кошмарить завсегдатаев мороженицы улыбкой, Камилла заняла место напротив меня. Насчет голоса я ошибся. Писклявый такой голосочек у нее оказался, деланый. Думала голосом от годиков убежать. А там дистанция в мини-марафон.

Вадик нас друг другу представил. Я улыбнулся и соврал насчет «очень приятно». С именем ее родители не угадали. Не греческое имя, конечно, но Зубейда ей подошло бы больше. Говорили ни о чем. Она все больше лыбилась и слушала. Редко, по-эстетски, встревала. Пространно рассуждала о Кастанеде, хвалила глазетовые балаганы Виктюка. Я сказал, что Виктюк — конъюнктурщик. Вадик закашлял, покраснел и начал за меня извиняться. Не люблю, когда за меня извиняются. Терпеть не могу. Становится неловко. Ощущаешь себя либо дебилом, либо полной бескультурщиной. Через время я нарочно с выражением произнес: «Виктюк — это зловонное порождение мировой голубятни. Эстетствующий мудлон с претензиями на оригинальность». Вадик заерзал и снова извинился. Меня это взбесило:

«Не надо за меня извиняться. Я свою речь контролирую. Чай не выпимши». Камилла засмущалась и от неожиданности всосала через узкую трубочку полбокала «Мартини». У нее щеки чуть к затылку не прилипли. Потом она сослалась на занятость, одарила Вадика мерзким, похотливым взглядом и уехала. Он тут же набросился на меня с упреками:

— Ну, нельзя, нельзя так себя вести! Печальная была картинка. Сам на себя рисовал карикатуру! Ты же интеллигентный человек. У тебя нормальные родители. Зачем рушить образ семьи? И она из хорошей ячейки общества, прекрасно воспитана. Видно же, бля, что девушка не переносит скабрезностей. А ты через слово матом…

— Так я ж специально. Чтоб осенний пейзаж не уродовала.

— Да при чем тут пейзаж?! Я же тебе говорю, что от нее чуть ли не судьба моя зависит. Судьба, понимаешь? Судьба человека. Друга твоего, в конце концов. Пойми, я хочу, чтобы она взяла меня в бизнес!

Вадик говорил так громко, что жующие за соседними столиками начали оборачиваться. Они в бизнесе были уже давно — и успешно. Некоторые относились к нему как к данности.