Контраходцы (ЛП)

Сонливость, на которую вдобавок легло вино, понаделала темных брешей в полукруге слушателей вокруг костра. Однако среди груды валяющихся тел все же выпрямилось несколько побеспокоенных прохладой фигур, поблескивая в темноте глазами. Почти одновременно со мной, уловив непонятную паузу в речи Караколя, встали Голгот и Пьетро. Голгот выносил этот ломаный ритм хуже, чем кто-либо другой, и он нередко отвлекался от сказки посреди повествования, чтобы сходить размять ноги. Но этим вечером он был не в том настроении, чтобы позволить Караколю нести невесть что, поэтому при каждом пассаже он качал головой и бурчал, но не доходил до того, чтобы перебивать — вероятно, тоже был заинтригован, как и мы все, во что выльется карнавальная космогония нашего трубадура… Тем не менее, подавляемое раздражение, усиленное огненной водой, похоже, взяло верх. Голгот несколько раз пнул песчаный бугорок и, не дожидаясь, пока Караколь возобновит разглагольствования, потребовал:

— Ты горланишь, что все идет от ветра. Но откуда приходит этот ветер? Куда он идет?

— Он не приходит ниоткуда и не идет никуда, он проходит мимо… Его несет из центра космоса, он дует сквозь звезды и растекается поМлечному Пути!

— Что же тогда в Предельных Верховьях? Шлюха в чем мать родила вертит вентилятор? Здоровенная куча пустоты с воткнутой лопатой и табличкой «Копай!»?

— Ничего. Нет там ничего. Нет там Предельного Верховья. Нет никакого истока ветра. Земля не заканчивается. Нет начала ветра. Все течет, все продолжается...

— Ты точно придурок! — завопил крайне раздраженный Голгот и сердито швырнул в него горстью песка.

Но Караколь просто с улыбкой довольно прикрыл глаза. И продолжал свою трепотню под молчание забавляющихся крюков. Половину из нас опьянили сладости и алкоголь, так что прирожденный сказитель Караколь без труда удерживал наше внимание:

— Вы видите этот огонь? Эти куски камня, что защищают его? Ну так вот, их пронизывает та же самая жидкость, та же невидимая, скользящая вода, которая надувает корабельные паруса, унося наше терпение и наши мечты. Камень — это не что иное, как согнутый в кольцо огонь, покрытый темной коркой. А огонь, в свою очередь, порожден ветром, чудом его скорости, того, что он берет и связывает, того, что он сдвигает и что оставляет в покое, потому что никакой жизни — вслушайтесь в этот секрет – никакой жизни не суждено найти покоя формы и незыблемой опоры. Степ это знает: даже самшит тайком горит. Камни — если у кого хватит умения к ним присмотреться — вибрируют. Да, Талвег?

— Особенно под молотком!

— Они придерживают свои ветра на коротких поводках, чтобы те сновали да обволакивали, и хранили неизменной постоянную форму, которую выбрали себе камни. Какая борьба в каждом камне! Какое ужасное напряжение — чтобы не потечь, не расплыться водой, не загореться! Как тут выжить, скажите вы мне? Кто из людей не задохнется на этой земле, когда камни повсюду, из вредности, отбросив правила и приличия, загорятся? И тут и там, в этой котловинке, под деревьями, под нашими ногами! Ффффффьюиииить! И все же этот день придет. Может, и завтра. Мы все, от, к примеру, горса, до дворца в форме капли, мы так горды своими формами! Так прониклись своими фигурами, своими очертаниями, своими широкими плечами или кожей! Все это, однако, сделано из одной и той же плоти, в ней та же жизнь, тот же ветер! Это всего лишь чуть варьируются скорости, да различается плотность крупиц по бокам палитры компактности. Но всего важнее, конечно же, направление, результат сил, что сталкиваются внутри — ветер против ветра, врукопашную, союзники-соперники. И все! Машите флажками! Этого хватит. Из этого рождается весь универсум, во всем своем многообразии. Все многообразие, во всей своей универсальности... Но я отклонился, стал страшно далек, я блуждающий огонек, слов поток меня увлек!

? Вот именно, его понесло... Вот в чем он был непревзойденным.

— Слушайте внимательно: страх повсюду, он окружает вас. Страх бродит, страх правит: «Оставайся кем был, оставайся кем был», — шепчет он из своего укрытия под кожей. Потому что безумная птица Морфнюс прыгает по телам, шипя «Метаморфоза»! А потом ее песня, пришедшая с голубой земли, со скрипичного песка^[18] с фанфарным сиропом, петляет-вихляет… «Деформируется форма, форматируется норма корма, течет течение, холодит огонь, небо сделано из хлеба, слушшшай…» — сипит птица. Не слушай страх, не слушай птицу! Потому что страх черты чертит, рисует да обводит, метит, делит, крутит листы, чтобы черт стал с той стороны черты. Но птица летит слишком быстро, страшит веселей изо всех щелей, кидает вас от женщины к психу, от зла к лиху, макает золото в лужу, всю жизнь вам рушит, и забирает душу...

) Караколь подымается и берется за кроморн^[19]. Он начинает неистовой мелодией, затем смягчает ее и гармонизирует, снова усаживается, кажется, приходит в себя, и тихонько кладет свой инструмент, серьезно глядя на нас. Когда он снова заговаривает, его тон прост и прям: