— И вот он наступает… Кто наступает? Момент. Момент, с которым вы могли так и не столкнуться. Несколько сотен метров вправо или влево от оси Трассы — и вы с ними разминетесь. Их шестеро. Теперь вы их знаете. Встают рубящим треугольником, всегда на острие атаки, чтобы рассечь — как топором — поток. Без них я не стоял бы здесь перед вами, разводя свои клоунады. Без них просто не было бы Орды. Те, кто видел их контраход, больше им не тыкают. Мужество для них перестало быть словом — оно превратилось в повседневное занятие, в отменно нежидкую кровь, в отменную крепость костей:
) К этому моменту не осталось ни одного болтающегося где попало или лазящего по реям фреола. Занять последний ряд трибун прибежали повара и их помощники, держа в замасленных руках свои черпаки. Механики побросали машины. Женщина кормит стоя ребенка грудью, не глядя на него. Голос Караколя внезапно меняется, он оставляет напыщенность, чтобы проникнуться задушевностью — прием, всего лишь еще одна техника, крайне, впрочем, грозная по своим эффектам.
— Во главе их, приглядитесь спокойно, не торопитесь, проникнитесь... Во главе их стоит кое-кто, о котором вы так много наслышаны, что, быть может, под конец решили, что его на самом деле не существует — в том смысле, как существуем мы с вами. Он не человек, или не совсем человек, изготовлен с чем-то другим взамен наших мышц, я даже не знаю... с иными какими-то волокнами. И этот кое-кто сейчас перед вами. Не просите от него улыбок и не спрашивайте его, как дела. Посмотрите, как он держится на ногах там, где склоняются головами и ложатся дубы. Я видел, как он встречал грудью два фурвента. Он никогда не жалуется — попросту не научился. Он такой парень, в которого вы влюбитесь вопреки себе самим, вопреки ему самому, и не потому, чтобы он был лучшим в своем роду — ну да, он лучший, — а потому, что он не знает, что значит
? Отпуститесь друг от гребаной дружки, содрогнитесь, ага, посильнее, как никогда не содрогались! Вы не понимаете, кто я, и никто не понимает! Орите, ага, орите во все горло! У нас нет машин, мы воняем дерьмом, у нас только и есть, что кишки и наши исцарапанные кости, ничего вы не понимаете, ничегошеньки, НИЧЕГО!
) Следом Караколь объявил нас: «Писец Сов», «Пьетро Делла Рокка, наш принц», «геомастер Талвег», «Фирост де Торож, опора и охотник», но накал существенно схлынул, и мы получили всего лишь уважительное приветствие, даже для вида не пытающееся конкурировать с буйством и эмоциями, с яростностью, которую вызвало представление Голгота, выступившего вперед с поднятым кулаком, с этим непонятным выражением, которое самые оптимисты зовут улыбкой, а прочие — гримасой. Безо всякой причины наш трубадур перевернул обычный порядок представления, поломал постепенное нарастание напряженности и решил, что завершит презентацию Эрг. Почему Эрг? «Потому что он
—
— Согласны! — ликуют фреольские трибуны.
— Пусть двенадцать самых храбрых из вас, с оружием, дисками, ножами, гарпунами, с чем хотите, спускаются на площадку… Ну, ну, не сдувайтесь, как воздушные шарики, я сказал двенадцать, як… еще трое… ну вот … Игра очень простая. Фреолы, встаньте на уровне ворот… Хорошо. Орда сейчас поднимается, да-да, все вы, ребята, и идет и встает перед другими воротами. Вы остаетесь там, ордынцы! Абсолютно любые движения запрещаются! На время игры вы будете статуи. Эрг вас сейчас защитит. Эрг, ты встаешь в центре поля...
— Лады.
— Для вас, фреолы, цель игры по-детски проста. Она заключается в том, чтобы
— Слишком просто!
— Эрг, как боец-защитник, здесь, чтобы вам помешать. Эрг, ты готов?
— Як.
— Поехали!