Контракт Паганини

Они прошли по коридору и оказались на кухне.

— Господин Линна, можно сначала я у вас кое-что спрошу?

— Спрашивайте, но я не знаю, смогу ли ответить.

Клаудия поставила на стол две кофейные чашки. Ее руки слегка дрожали. Клаудия села напротив комиссара, долго смотрела на него, потом задала свой вопрос:

— У вас есть семья?

В светлой желтой кухне стало тихо.

— Вы помните, когда в последний раз были дома у Пенелопы? — спросил наконец комиссар.

— На прошлой неделе, в четверг. Она помогала мне подогнать брюки для Виолы.

Йона увидел, что у Клаудии дрожат губы — она сдерживалась, чтобы не зарыдать.

— Теперь подумайте хорошенько, — сказал он и наклонился вперед. — Была ли у нее на стеклянной двери какая-нибудь фотография?

— Да.

— Что на ней было? — Йона старался, чтобы его голос звучал спокойно.

— Не знаю, я не присматривалась.

— Но вы точно помните, что снимок был? В этом вы уверены?

— Да.

— На нем могли быть люди?

— Я не знаю. Я решила, что это как-то связано с ее работой.

— На фотографии было помещение? Или снимок сделали на улице?

— Понятия не имею.

— Попытайтесь восстановить ее в памяти.

Клаудия закрыла глаза, но потом покачала головой:

— Не могу.

— Постарайтесь, это важно.

Клаудия опустила взгляд, задумалась, потом снова покачала головой.

— Я только помню, как подумала — странно, что она приклеила на дверь фотографию, это некрасиво.

— Почему вы решили, что снимок связан с ее работой?

— Не знаю, — прошептала Клаудия.

Йона извинился — в кармане пиджака ожил телефон. Комиссар увидел, что звонит Карлос, и ответил:

— Да.

— Я только что говорил с Лэнсом из морской полиции Даларё. Он сказал, что завтра они организуют прочесывание. Триста человек и почти пятьдесят катеров.

— Отлично. — Комиссар увидел, что Клаудия идет в прихожую.

— И еще я звонил Эрикссону, узнать, как он себя чувствует.

— Ну, он вроде держится, — нейтральным тоном произнес Йона.

— Йона, я не знаю, что вы там задумали… но Эрикссон предупредил, что мне придется признать, что ты был прав.

Закончив разговор, Йона вышел в прихожую. Клаудия уже надела куртку и теперь натягивала резиновые сапоги.

— Я слышала ваш разговор, — пояснила она. — Я буду помогать, могу искать всю ночь… — И она открыла дверь.

— Клаудия, пусть полиция делает свою работу.

— Моя дочь звонила мне, просила о помощи.

— Я знаю, что просто сидеть и ждать — это невыносимо…

— Ну почему мне нельзя с вами? Я не буду мешаться под ногами. Могу готовить еду, отвечать на звонки, вам не нужно будет на это отвлекаться.

— Разве у вас нет никого, кто мог бы побыть с вами? Родственники, друзья?..

— Мне никто не нужен. Мне нужна только Пенни.

34 Кафе Dreambow

Эрикссон сидел в кресле-каталке. На коленях у эксперта лежали папка и большой конверт, доставленные в его палату, а у лица жужжал ручной вентилятор. Йона вез Эрикссона по больничному коридору.

Сухожилие бедняге сшили. Вместо гипса ногу фиксировало нечто вроде сапога, из которого торчали пальцы. Эрикссон бурчал, что если кто захочет посмотреть «Лебединое озеро», то пускай наденет ему на другую ногу пуант.

Йона дружелюбно кивнул двум старушкам, сидевшим на диване и державшимся за руки. Они фыркнули, зашептались и помахали ему, как школьницы.

— Утром в тот день, когда они собирались отплыть, — рассказывал Эрикссон, — Бьёрн купил на Центральном вокзале конверт и две марки. В его бумажнике нашли квитанцию из «Прессбюро». Бумажник остался на яхте, и я заставил вокзальную охрану переслать мне пленку с камер наблюдения. Без сомнения, тут речь о фотографии, про которую ты все время твердил.

— Значит, он ее кому-то отправил?

— У меня не получается разобрать, что он написал на конверте.

— Он мог отправить письмо на свой собственный адрес.

— Но его квартира сгорела дотла, там даже двери не осталось, — сказал Эрикссон.

— Свяжись с почтой.

Когда они въехали в лифт, Эрикссон принялся делать странные движения руками, словно плыл. Йона спокойно смотрел на него, не задавая вопросов.

— Ясмин говорит, мне это полезно, — объяснил Эрикссон.

— Ясмин?

— Мой инструктор по лечебной гимнастике… она похожа на кусочек пирожного, но такая строгая…

«Не болтайте, сядьте прямо, хватит ныть». Она даже назвала меня толстуном, — застенчиво улыбнулся Эрикссон. — Знаешь, сколько они учатся?

Они выехали из лифта и свернули в молитвенную комнату с гладким деревянным крестом на метровом возвышении и простым алтарем. На стене — драпировка с фигурой Христа в окружении светлых цветных треугольников.

Йона зашел в подсобку в коридоре и взял большую подставку с блокнотами и фломастерами. Вернувшись в молельную, он увидел, как Эрикссон ничтоже сумняшеся обрывает драпировку и вешает ее на крест, который он переставил в угол.

— Мы точно знаем, что цена этой фотографии — несколько человеческих жизней, — сказал Йона.

— Да, но вот почему?

Эрикссон пришпилил на стену выписки со счета Бьёрна Альмскуга, список телефонных звонков, копии автобусных билетов, квитанции из его бумажника и расшифровки оставленных голосовых сообщений.