Контракт со смертью

И всё чаще и чаще звучало мерзкое слово «договорняк», ассоциирующееся в сознании бойцов с предательством. Гостомель — предательство, Стамбульские переговоры и зерновая сделка — предательство, отступление от Харькова — предательство. Пытался убеждать, что мы просто многое не знаем, что политика великое искусство и нам, смертным, овладеть им не суждено, что договорняк и предательство — это слишком примитивно, что может быть всё так и было задумано. Взял на себя работу замполита, вроде бы и самый умный, а в глазах бойцов сомнение: может, и не умный вовсе, а дурак дураком?

Прояснение в мозгах при условии их присутствия наступит позднее, когда придётся делиться с селянами хлебом и сигаретами, кого-то эвакуировать, а то и спасать, вывозя из-под обстрела. И это ощущение необходимости заботы о ком-то другом стало менять их психологию.

Конечно же были среди них мужики настоящие, которым было плевать на зарплаты и для которых контракты стали лишь средством материализации участия в этой войне. Те из них, кто не сложит голову в самом начале, не будет ранен или вернётся после госпиталя в строй, перейдут в регулярную армию, понимая, что с этой партизанщиной не навоюешь. Что шёл от этой организованной кем-то вольницы криминальный душок, отравляющий не только отряд, но и души бойцов.

Рассредоточенные по сёлам донецкие и луганские ополченцы максимум на что были способны, так это добежать либо до ближайшей армейской части, либо до российской границы. Отловленные по подъездам и кафе, собранные с улиц городов, голодные, больные, раздетые и разутые, скверно вооружённые, необученные, они были годны разве что на создание видимости силы. Это потом, выжившие в мартовских и апрельских боях, они научатся умению владеть автоматом, искусством окапываться, выбирать позиции, строить опорники и станут мало-мальски солдатами. Но не они были виноваты в своём неумении, а те, кто бросил их в самое пекло, ничему не научив.

Когда ВСУ, нацбатальоны и тероборона двинутся от Харькова к нашей границе, на их пути окажется армия — упорная, упрямая, способная ломать и перемалывать, российская армия, носитель традиции русской, Красной, Советской армии. Они будут сжиматься пружиной, вызывая гордость своей стойкостью и самоотверженностью. Но пружина имеет свою степень сжатия и распрямляется стремительно и мощно. И дай бог, чтобы не резко.

Март

1

Судя по всему, больше нескольких дней никто воевать не собирался: «мотолыги» и «буханки» — это не бронетехника прорыва и решения тактических, а тем более стратегических задач. Полевые кухни отсутствовали, во всяком случае ни в одной заходящей-проходящей колонне их не было видно и в помине. Медицинско-санитарная служба организовывалась с колёс штатными санинструкторами и врачами на базе больниц и медпунктов, брошенных местными персоналом на произвол судьбы. Шли измотанные в зимних учениях войска на технике, ресурс которой был на пределе. Было ещё много маркеров, которые говорили о неготовности к длительной и изнурительной войне. Впрочем, мы всегда не готовы: к войне, к посевной, к уборочной, к зиме, к выпавшему снегу. Ко всему и всегда, что, однако, не мешает поднатужиться и выправиться.

В первый день ещё жили эйфорией почти бескровного вторжения, а потом оказалось, что украинская армия — и неважно будь то ВСУ или нацбатальоны — может сопротивляться, стрелять, жечь колонны, отставшие машины, тыловое сопровождение, брать в плен, издеваться, убивать.

И уже дня через три-четыре, попав сначала под Циркунами, а потом в Черкасских Тишках под миномётные обстрелы, глухо и едва слышно зароптали некоторые резервисты-контрактники, успевшие заказать столики в кафешках Харькова, поползли слухи о «договорняке» и о том, что харьковские чиновники и бизнесмены предали и отказались сдавать город. О том, что такая война контрактом не предусматривалась и если так и дальше пойдёт, то надо сматываться.

Сначала это нас удивляло, потом стало раздражать и, наконец, взбесило. Недобрым словом поминали эту «Свадьбу в Малиновке», пана атамана в лице Ясона (не хватало только захваченного монастыря и невесты) и шустрых Попандопуло, готовых разбежаться на все четыре стороны. Был «договорняк» или нет — какая разница: раз ввязались в драку, так будь добр, дерись до конца и не просто сражайся, а побеждай! Не за государство ведь воюешь, не за власть, а за Державу, за Отечество, за Россию. И если слепленные от великого ума анархиствующие отряды резервистов не отличались рвением, то армия не роптала. Армия выполняла задачу, стиснув зубы. Армия понимала, что отступать нельзя и война может быть остановлена только на прежних границах великой империи. Нас поражал имперский дух армии — империи уж лет тридцать, как нет, комиссаров и замполитов тоже нет, солдаты — поросль зелёная, а дух имперский есть. Остался или вновь выпестованный — неважно, но есть! Всё-таки сохранили в себе на генном уровне память поля Куликова, Бородинского и Прохоровского.