Контрапункт

Перед тем как выйти из белого дома на вершине горы, примерно в километре от нашего черного, сосед протрубил сигнал, на который мальчик ответил. Семья поджидает соседей у входа в сад. Соседка улыбается, поднимает корзинку с провизией и предостерегает прыгающих собак. Сосед исполняет на скрипке народную песенку — полька, думает женщина, трехчетвертной размер, благодаря которому можно двигаться, безмятежно покачиваясь. В сильных руках инструмент кажется маленьким и хрупким. Живот перетягивают подтяжки, на голове вместо панамы носовой платок с четырьмя узелками по углам. Из-под него во все стороны торчат рыжие волосы.

— Я принесу вино, — говорит дочь.

К тому времени гости уже пришли, все целуются и смеются, как будто не видели друг друга целую вечность, хотя только вчера вместе убирали сено. Сын гордо восседал на тракторе, а дочь на тележке ловила компактно утрамбованные тюки.

Солнце заходит, оставляя оранжевые лужи света на воде. Но ночью все равно будет светло; при желании в полночь еще можно читать в саду. Сдвигаются скамейки и деревянные стулья. Дочь разливает вино, соседка достает свою корзину. Собаки послушно лежат в ногах у хозяина, головы с всевидящими глазами прижаты к земле, тела напряжены — в любой момент по приказу они готовы сорваться с места. Сосед стирает пот с лица и ласково похлопывает собак по спинам. Завтра им надо быть в форме — их ждет состязание овчарок. Они должны будут исполнять все команды хозяина, пусть и наперекор своим инстинктам; им предстоит окружить небольшое показательное стадо, не разогнав его, а затем, постепенное сужая круги, сопроводить в загон.

— А можно нам с вами? — спрашивает мальчик. — Я хотел бы посмотреть.

Сосед, разводящий овец, кивает и смеется. Дочь убирает салфетки с накрытых блюд на столе.

— На десерт черника. Сами собирали! От комаров отбою не было!

Потом они молча сидят под громадной липой. С кроны дерева доносится еле слышное жужжание пчел, одураченных светом: они думают, что еще день, пора собирать мед. Отец показывает на сложенную из камней стену в конце сада. На верхнем ряду виднеется какая-то темная вытянутая тень. Они приглядываются. Это заяц. Он отдыхает, растянувшись на теплом камне, не обращая внимания на шестерых человек под деревом.

— Какой тихий вечер, — говорит сосед. — Скоро над озером закричит гагара. Идиллия.

* * *

Я на полпути, думает женщина за роялем. Что вдохновило Баха сочинить увертюру точно на середине «Гольдберг-вариаций»? Едва оправившись от меланхоличного конца предыдущей пьесы, предстояло взять аккорд, приводящий в движение вереницу причудливых выдумок. Новое начало? Слишком надуманно. Быстрые пассажи, изобилие украшений и пунктирные ритмы наводили на подозрение, что по мере исполнения надо было что-то преодолеть. Сущий театр. Технически сложная увертюра переходила в фугу, еще одну торопливую, перенасыщенную, неугомонную вещь.

Женщина встряхнула головой и медленно, без педали, начала подбирать темп и аппликатуру. Все короткие ноты следовало играть быстрее, чем указано в партитуре, об этом в своем издании писал еще Киркпатрик; в бешеном темпе она неслась к более длинным нотам, словно торопилась куда-то, сгорая от нетерпения добраться до сумеречной цели. Ребенок, мечтавший покинуть родительский дом, возбужденно обсуждавший с подругами планы на самостоятельную жизнь, неистово летевший вперед — вопреки здравому смыслу или страху Страстное желание — вот о чем шла речь в увертюре. Желание с шорами, или таково любое желание? Женщине вспомнились поездки на север всей семьей в машине, набитой резиновыми сапогами и пустыми банками из-под варенья. Каждый по очереди выкрикивал то, чем больше всего хотел бы заняться на каникулах: собирать грибы, купаться в озере, общаться с соседями. Увидеть белые ночи. Темный дом. Машина гудела и содрогалась от сонма их желаний.

Чтобы подобрать нужный темп, следовало просмотреть только те пассажи, в которых слышалось неуклонное продвижение вперед, как бы резко они ни обрывались. Шестнадцатые стаккато, сначала в басу, затем в верхнем голосе, пытавшемся сдержать и обуздать неукротимое желание. Шестнадцатые составляли структуру, куда ей предстояло поместить всю эту восторженную сумятицу. Если ты не был алчущей натурой, ты был потерян для этой вариации.

Женщина работала. Увертюра начинала вырисовываться. Мысль женщины пульсировала на двух уровнях: картина лета как фантом то и дело проступала сквозь гирлянды пылких нот, не позволяя ей целиком сконцентрироваться на движении и звуке.

Вечер на горной вершине. Сосед сидит за столом в саду. Его взгляд устремлен на дом на косе, по другую сторону бухты. На столе застыли руки. Его жена выходит из машины, рассказывает об овечьем стаде; она привела человека, который хотел бы посмотреть новый загон; окликает мужа, подходит ближе. Он не реагирует.

— Поди сюда на минутку, — говорит она. — Встань. Что с тобой?

Он медленно поворачивается к ней лицом.

— Они не приедут, — с трудом выговаривает он. — Что-то случилось. Они не приедут.