Контратака

- Нет, - сказал мужчина. - Я бы это понял. И ты бы это поняла. А теперь мы будем вместе всегда.

Они замолчали - остались плеск, шорох и шелест. Прошла минута.

- Послушай, как хорошо поют, - сказала вдруг девушка из магнитофона.

- Да. Я уже давно прислушиваюсь.

- Даже странно - так громко, но вместе с тем так приятно.

Директор остановил пленку.

- Обратите внимание, - сказал он. - Говорят о громком пении, но никакого пения нет. А чувствительность этой модели позволяет записать что угодно.

Голос мужчины удалился от микрофона, стал тише.

- Мне кажется, из воды будет лучше слышно.

- Ты прав, - сказала она, и ее голос тоже стал тихим, смутным, едва различимым. - Пойдем.

- Но ты не умеешь плавать! - тихо воскликнул он.

- Ничего, ты меня поддержишь. - Последняя фраза прозвучала уже совсем неразборчиво.

Голоса исчезли. Директор сказал:

- Это все, что нам передали на экспертизу.

- Действительно трагедия, - сказал один из докторов после непродолжительного молчания. - Конец кальмарной гипотезы.

- Почему? - поинтересовался другой.

- Кальмары не поют, - объяснил первый.

- Вы считаете, что песня...

- Безусловно, - сказал первый. - Вроде приманки. Да, в этом все дело. Человек идет на музыку, как карась - на блесну.

- Караси на спиннинг не ловятся, - сказал академик Скловский.

- Честно говоря, я не знаю, что делать, - сказал Глынин. - Когда начались эти ужасные катастрофы, и даже потом, когда нам запретили выходить в море, казалось, что это временно, что вскоре все вернется на свои места. Но теперь я просто не знаю.

Они стояли на бетонной дорожке в узком коридоре листвы. Вдали аллея спускалась к берегу, но моря не было видно - просто окно синевы, обрамленное зеленью. Прерывистый ветер нес оттуда соленую влагу, кругом шелестели деревья.

- Хотите добрый совет? - сказал Анголов. - Переучивайтесь на пилота дирижабля. Я где-то прочел, что лишь дирижабль сможет теперь обеспечить межконтинентальные перевозки.

Глынин не ответил. Анголов продолжал:

- Я бы и сам с удовольствием пошел работать на дирижабль. К сожалению, в мире осталось много всякого зверья, место которому не на природе, а в павильоне. Да и очищать море от чудовищ тоже придется нам, если найдут подходящий способ.

Казалось, Глынин не слушает. Он молча смотрел в далекое окно синевы.

- Правда, многие считают, что это дело военных, - продолжал Анголов. Я сомневаюсь. Сила здесь не поможет, нужна какая-то хитрость. Ведь совсем недавно они спокойно жили в глубинах и питались отбросами. Почему? Видимо, их не пускали на поверхность касатки и кашалоты. Теперь, после истребления китов, чудовища вышли из бездны и изменили режим питания. Человеку хуже всего. У обитателей моря мозг слаб, и гипноз на них не действует. Не знаю, что тут можно придумать. Но менять специальность рано. Мне. Вы - это другое дело.

Глынин молчал.

- Представьте себе, что вы летите на дирижабле. Ваш корабль, как облако, парит в прозрачном воздухе, вдали от всяческой суеты. Внизу проплывают города и леса. И море. Вы высоко над ним, и гигантские штормовые волны кажутся вам мелкой рябью. Не работа, курорт. Позавидуешь.

- Я моряк, - сказал Глынин. - Поймите это.

Анголов промолчал.

Синее зеркало океана занимало все поле зрения. Океан был чистый и ласковый, но там таилась угроза.

Анголов поежился, хотя и находился на почтительном удалении от места событий. Океан был на экране, и Анголов вместе с другими опять сидел в просторном кабинете директора.

Он знал, что произойдет сейчас на экране, в спокойном зеркале моря. Фильм не был прямым репортажем. Это была запись, и они просматривали ее уже не в первый раз.

Небольшой авианосец шел через Тихий океан, и телевизионная камера показывала его палубу. Но на палубе авианосца не было ни одного человека.

Его экипаж в полном составе размещался в самолетах, выстроившихся на взлетной полосе. Оснащенные самонаводящимися торпедами, они были готовы взмыть в воздух по первому сигналу.

Телекамера показывала это много часов подряд. Передача была однообразна, и никому бы не пришло в голову вторично просматривать другие участки пленки.

Анголов знал, что произойдет, и ждал этого, тем не менее это произошло внезапно.

Телекамера, равномерно вращаясь, уходила от взлетной полосы, когда люк крайнего самолета открылся и пилот спрыгнул на палубу.

Он сделал то, что категорически запрещалось делать. А камера снова демонстрировала однообразную водяную пустыню.

Когда она вернулась к взлетному полю, оно напоминало людную площадь пилоты в элегантных противоперегрузочных костюмах, оставив самолеты, пробирались к левому борту авианосца.

Кто-то дал знак, и пленка пошла замедленно. Но когда глаз телекамеры переместился на море, никому опять не удалось что-нибудь заметить. Море было пустынным, однообразным, зловещим.