Контроль над разумом и другие сражения холодной войны

«На нас, – вспоминал Мильштейн, – обрушился поток телеграмм из Канады, США и других стран с описанием деталей его побега и именами преданных им сотрудников ГРУ. Телеграммы шли отовсюду – от послов, наших резидентов, от корреспондентов советских газет… Не только наши секретные агенты, но и многие видные политические деятели, в том числе и представители зарубежных компартий, были вскоре арестованы, дискредитированы, лишились работы, семьи, друзей, будущего. В управлении воцарилась атмосфера тревожного ожидания. Высшие инстанции требовали справок, объяснений, докладов. Потребовали от начальника ГРУ доклада Сталину».

Разведчики предложили уничтожить Гузенко – на языке военной разведки – «организовать свадьбу». Этим занималась специальная секция, которую в главном разведуправлении называли «активной». Руководил этим офицер по кличке «Заика».

Но Сталин запретил убивать Гузенко, чтобы не портить отношения с союзниками после победы над Германией:

– Не надо этого делать. Народы празднуют великую победу над врагом. Война успешно завершена. Все восхищены действиями Советского Союза. Что же о нас скажут, если мы пойдем на уничтожение предателя. Поэтому запрещаю принимать какие-то меры в отношении Гузенко. Надо во всем разобраться и назначить специальную авторитетную комиссию. Пусть ее возглавит Маленков.

На закрытом совещании новый секретарь ЦК, курировавший госбезопасность, Алексей Александрович Кузнецов возмущенно говорил:

– Канадцы организовали суд над Гузенко. Мы говорим, что мы не крали никакие проекты, то есть мы обороняемся, а ведь есть указание о том, что мы, основываясь на итогах войны, когда мы стали очень сильной державой, должны проводить свою самостоятельную, активную внешнюю политику везде и всюду. И послам дано указание о том, чтобы они не занимались пресмыканием, а смелее вели себя…

Секретным решением политбюро была создана специальная комиссия в составе секретаря ЦК Георгия Маленкова, заместителя главы правительства Лаврентия Берии, секретаря ЦК Алексея Кузнецова (куратора спецслужб), начальника главного управления военной контрразведки СМЕРШ Виктора Абкумова и наркома госбезопасности Всеволода Меркулова.

«Заседания проходили на Лубянке, – вспоминал Мильштейн. – Меня вызвали в первый же день заседания комиссии. Мне приказали явиться через первый подъезд. Открыв дверь, я сразу почувствовал, что часовых известили о моем приходе. Пропускной механизм, как всегда, работал слаженно и безотказно, и меня пропустили, ни о чем не спрашивая и не говоря ни слова.

Войдя, я по-военному отрапортовал:

– Полковник Мильштейн явился по вашему приказанию.

В комнате царило молчание, никто не ответил на мои слова. Слева от меня в дальнем углу стоял письменный стол, рядом небольшой столик с батареей разноцветных телефонов. В центре кабинета находился большой прямоугольный стол для совещаний со стульями по обе стороны и председательским креслом во главе стола. В этом кресле сидел Берия в черном костюме и белой рубашке с галстуком.

Справа от него устроился Маленков в серой гимнастерке-толстовке безучастный, усталый, с серыми мешками под глазами. Странно было видеть такое размещение. Маленков – председатель – сидел на углу стола, а Берия занимал командное место… По другую сторону стола сидели все остальные члены комиссии, большинство из них в генеральской форме. Я заметил Кузнецова.

Затем начался допрос. Мне не предложили присесть, и я продолжал стоять по стойке «смирно». Берия хлестал меня вопросами, как кнутом. Все началось с моей поездки в Канаду в 1944 году. Меня в какой-то степени спас Кузнецов, подтвердив, что о своих подозрениях я своевременно сообщил начальнику ГРУ и начальнику управления кадров…

Мое преимущество заключалось в том, что я в то время обладал хорошей профессиональной памятью и хранил в голове сотни имен, фамилий и кличек. Возможно, я просто был еще молодым. Мне только что исполнилось тридцать пять лет…

Однажды меня вызвал Кузнецов:

– Комиссия завершила работу.

Он некоторое время сидел молча, опустив голову.

– Буря пронеслась мимо нас, – наконец прервал он молчание. – Заботин, его жена и сын арестованы. Остальных решили не наказывать.

Я считал такое решение несправедливым. Я не понимал, какими высшими государственными интересами можно объяснить арест ни в чем не повинных жены и сына Заботина. Заботин и его семья просидели в тюрьме недолго. Выйдя из заключения, Заботин развелся со своей женой, женился вновь на простой деревенской женщине и уехал из Москвы в провинцию, где вскоре скончался. Жизнь его сына была искалечена. Что же касается Мотинова, Рогова, Соколова, то к ним судьба оказалась более благосклонной. Они продолжали работать в ГРУ, дослужились до генералов…»