Контролер

— Да, конечно.

— Не знаю, где это вас так научили держаться на допросах, но обязательно узнаю, — Не хотелось бы. Даже не хочется думать, что будет, если у него это получится. — Я, вообще, собираюсь очень подробно изучить вашу биографию. А пока добрый совет: осознайте, наконец, что проиграли, и начинайте сотрудничать. — Я лишний раз зауважал этого Сотника за то, что он не начал ездить мне по ушам на тему, что мой подельник уже раскололся до задницы и валяет одно чистосердечное за другим. — До встречи, задумайтесь над сказанным.

— Обязательно. Всего вам доброго, — и, не снимая с лица улыбки, я двинулся на выход походкой победителя. Так и шел, скалясь, до самой камеры.

Я уселся на шконку лицом к стене и с силой провел ладонями по физиономии, пытаясь вернуть ей нормальный вид. Получилось не очень здорово, от всего этого натужного веселья у меня свело лицевые мышцы, так что возникла реальная возможность прожить остаток жизни «человеком, который смеется 2009».

Серьезный парень этот Сотник и, как посмотрю, не только дровосек, но и землекоп. Если так пойдет и дальше, нароет он обо мне много всякого и разного. Так что, если в ближайшее время не случиться чуда, придется… А что, собственно говоря, придется? Сам не знаю.

Ладно, побренчали нервами и довольно. Все равно я победил, при всех раскладах победил. Вот только как бы теперь избежать приза за эту самую победу.

* * *

Ничто так не укрепляет здоровье, как пешие прогулки по зимнему лесу. Беда в том, что зима в России в последнее время все больше и больше напоминает крымскую, то есть никакого мороза со снегом, зато много дождей и грязи.

Генерал поднялся на невысокий пригорок и остановился, переводя дыхание. С недавнего времени он старался больше двигаться, опять начал делать по утрам зарядку и даже подумывал о приобретении абонемента в бассейн. Еще одна, сто двадцать первая попытка начать новую жизнь. Предыдущие сто двадцать закончились одинаково: наваливалась работа и забирала все время и силы без остатка.

Орлиным взором оглядел раскинувшийся в низине дачный поселок и полез в карман за сигаретами. Чертыхнулся и одернул руку, новая жизнь предполагала ограничение в куреве, не больше пачки в сутки. Пнул обутой в резиновый сапог ногой ветку и, подняв воротник куртки, остался стоять, где стоял.

— Привет, Витальевич, — негромко сказал он, не оборачиваясь.

— Здорово, — тот подошел и встал рядом.

Минуту-другую постояли молча. Юрий, он же, Витальевич, он же, Сова, закурил. Генерал плюнул и присоединился.

— Старею, — грустно проговорил подошедший.

— Точно, — согласился собеседник.

— Услышал, как я подбираюсь, а, Михалыч?

— Нет, — рассмеялся тот, — я тебя просто вычислил.

— Значит, все-таки старею, — посмотрел вниз на поселок, — ни фига не Рублевка.

— Не «Никольские озера» и даже не «Золотые пески».

— Бедно живете, ваше превосходительство.

— Пудрю мозги общественности. Видел бы ты мое шале в Куршавеле.

— И замок в Нормандии, — подхватил собеседник.

— И его тоже.

— Богатые люди — особые люди. Ты хоть знаешь, какие хибары у твоих?..

— Все я знаю, Юрка, — генерал поскучнел лицом, бросил сигарету на землю и растер, — вон тот дом, видишь? — и показал рукой. — Справа от него через два двора — мой личный Куршавель и Нормандия в одном флаконе. Семь соток, электробатареи, баня, сортир во дворе. Смотри и завидуй.

— Сейчас зарыдаю.

— Грубый ты, Витальевич.

— Это точно. И ни хера не женственный. Зачем звал, боярин?

— Есть предложение по твоим пацанам.

— Слушаю.

— Вам предлагается…

— Сделка?

— Не перебивай. Хорошо, пусть будет сделка. Они получат на полную катушку, но только по статье триста тридцать уголовно-процессуального кодекса.

— Что за статья?

— Самоуправство, то есть самовольное совершение действий, правомерность которых оспаривается… Черт, дальше не помню.

— Теперь я вспомнил, это наказывается штрафом.

— Верно или, максимум, арестом от трех до шести месяцев…

— Которые они проведут в следственном изоляторе.

— Прекрати, наконец, перебивать!

— Извини.

— В их случае до пяти лет лишения свободы.

— С какой радости?

— С такой, потому что совершено то же деяние, но с применением насилия.

— Хреново.

— Но, — генерал сделал паузу, — в мае ожидается амнистия по случаю годовщины Победы. У твоих мальцов, надеюсь, боевые награды имеются?

— Обязательно.

— Значит, подпадут под нее.

— А если не подпадут?

— Должны.

— Все, что нам должны, давно прощено и забыто. Не пойдет, Михалыч.

— А как пойдет?

— Первая часть триста тридцатой или снятие всех обвинений.

— Наглый ты, — генерал тяжко вздохнул.

— Точно, наглый, — согласился собеседник, — с вами иначе нельзя. Ладно, я пошел.

— Пока, — генерал протянул руку, — а, знаешь, Витальевич, я ведь увольняюсь.

— Выгоняют?

— Сам.

— Когда?

— С твоими орлами разберусь и сразу подам рапорт.

— Твердо решил?

— Тверже некуда.

Глава 21