Контрразведчик

Четыре года ожидания – много, человеческая жизнь короткая, хрупкая, в любой миг оборваться может. Прожить ее повторно не получится, а хочется достойно. Матвей по сводкам ВЧК, конечно секретным, для узкого круга сотрудников, видел, что в стране неспокойно. То бунт или забастовка рабочих, то мятеж в воинской части, то крестьянское восстание. Советская власть старалась реагировать быстро, перебрасывали войска и жестоко пресекали. Зачастую карательные батальоны были набраны из китайцев, прибалтов, особенно латышей, чехов, попавших в страну в мировую войну и плененных. Требования местных жителей им были чужды, жестокость проявляли поистине варварскую.

В 1921 году ВЧК было расстреляно 9701 человек за контрреволюционную деятельность. В 1937 году к расстрелу приговорили 353 074 человека. Всего с 1921 по 1953 год в РСФСР, а потом и СССР было расстреляно 642 980 человек.

Все же жалел Матвей о царском режиме. Была стабильность, народ сыт, одет. И для него, как для жандарма, понятны задачи и враги – все революционеры, жаждущие свергнуть власть. Но все делалось по закону. Свергли, случилось. Все партии, бывшие в союзниках у большевиков, стали ее врагами. Большевики стали уничтожать анархистов, эсеров, меньшевиков, бундовцев и прочих. Конкуренты не нужны, а законы лишь ограничивают, их долой! В итоге для населения жизнь изменилась в худшую сторону – голод, разруха, полное бесправие. И для страны плохо – заводы стоят, железная дорога едва дышит, торговля замерла. За границу поставлять нечего, притока валюты нет. Из церквей ценности уже вывезли, принялись за музейные кладовые, в том числе кремлевские и Эрмитажа.

Как бывший жандарм, он знал нормы питания заключенных при царском режиме. Самый строгий из них – каторга. Каторжанин получал в сутки 2,5 фунта хлеба (1 кг) и 136 г мяса. Крупа, овощи, зелень по норме. В месяц норма по мясу 3,5 кг. По продуктовым карточкам в городе иждивенец получал в 1920 году в месяц 1,5 кг мяса, а рабочий 2,5 кг. Да и мясо зачастую было не лучшего качества.

После одного из совещаний начальник попросил Матвея задержаться.

– Матвей Павлович, ты такого поэта Есенина знаешь?

– Не знаю, кто такой и почему нам интересен?

– Молодой, из рязанских. Начинал, как все они – про березки, про любовь. Но поступают сигналы – на вечерах и не только в тесном кругу, стал читать стихи непотребные. Да еще хулит советскую власть. Займись. Сходи на поэтический вечер, послушай.

– Вы же знаете, я пролетарий, не любитель рифмоплетов, – сказал Матвей.

– Что делать? Для дела борьбы с контрреволюцией надо.

– Есть!

На улицах нашел афиши. Отпечатанные на скверной газетной бумаге о вечере поэта, который должен состояться завтра в клубе фабрики «Красный резинщик». Вход свободный, начало в двадцать часов. Матвей фанатом поэзии не был, Пушкина, Лермонтова, Державина изучал в гимназии. Многие их стихи знал. Но от пролетарских поэтов его воротило – от Д. Бедного, В. Маяковского с его неуклюжими строками. Теперь придется целый вечер уделить. На службе хватало других важных дел – дипломаты многих стран пытались, пользуясь дипломатической неприкосновенностью, создавать агентурную сеть.

Следующим вечером пошел в клуб. Публика собралась разношерстная – и рабочие, и странные личности с шейными платками, претендующие на артистические наклонности, с горящими глазами завзятых кокаинистов. А еще нервические женщины, почти непрерывно курящие в фойе сигареты с длинными мундштуками. На небольшую сцену вышел поэт. Публика взорвалась овациями, которые не смолкали долго, пока поэт не начал декламировать стихи. Читал с подвываниями, как все поэты читают свои произведения. Матвей слушал внимательно.

Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым…