Контрудар (Роман, повести, рассказы)

В ушах Алексея все время звенел отчаянный крик кавалеристов: «Хрола унесло, пропал Хрол!» Он не мог представить себе, что больше не увидит этого никогда не унывавшего человека, так доверчиво вручившего свою судьбу «товарищам партейным», которые, по-человечески отнесшись к его малодушию тогда, в теплушке, приняли его в свой круг и помогли вновь стать на верную дорогу. «Да, — подумал с горечью Алексей, — не видать уж бывшему царскому кучеру ни четвертинки, ни своих китайских гусей, о которых он так горевал, беседуя часто со своим закадычным другом Селиверстом Чмелем…»

Булат собрал вокруг себя коммунистов и комсомольцев. Едва держась на ногах от усталости и бессонницы, он, стараясь быть бодрым и подтянутым, потребовал от них:

— Товарищи! Будьте все время с людьми, с разъездами, с дозорами. Занимайте бойцов. Разбивайте недовольство. Объясните положение. Не спать и не давать спать бойцам. Это самый тяжелый экзамен. Учтите — опять идет провокация об отпусках. Деникин старается. Мы не падали духом, когда откатывались к Москве. А теперь это был бы позор! Не мы бежим, бежит Деникин. Не он наступает, наступаем мы…

Алексей снова и снова вспоминал Марию Коваль. Она ему представлялась вся в белом, гладко причесанная, слегка пахнущая йодом. И лазарет, из которого она писала ему, казался в этот момент несбыточным раем, теплым, уютным, гостеприимным уголком.

Вихри снежного песка больно секли по лицу и рукам, разрушая мечты о Марии, лазарете и теплом уголке, о котором в этой обстановке грешно было думать. Кругом враги, буря, ночь, неизвестность и казавшаяся безвыходной тяжелая действительность. Алексею было больно за людей, застигнутых бураном в чистом поле. Чем их встретит завтрашний день?

Бойцы грелись, устроив «тесную бабу». Хватали один другого за пояски, боролись, стараясь разогнать застывшую кровь. Парусов, не уединяясь, как он это делал обычно, стоял тут же, наблюдая за шумной возней кавалеристов.

Мика Штольц, льнувший всегда к своему эскадронному, дуя в застывшие кулачки, сейчас смотрел на Парусова, словно ждал, что вот-вот отчим прижмет его к себе, пригреет…

Подошел Дындик. Громко, не опасаясь, что услышит командир, стал жаловаться:

— Где же глаза командира-начальника? Хоть бы разжились — достали проводника. Ну, мы ошибаемся, так мы же темнота — неученые. А то их благородие, господин…

— Брось, Петро, демагогию! — резко оборвал моряка Алексей.

— Мне за моих людей больно, пойми, товарищ политком!

Ромашка, кутаясь в атаманскую поддевку, ходил вокруг эскадрона и, нашептывая, отсчитывал количество сделанных им шагов.

Селиверст Чмель, словно очумев, бился головой о крыло седла и со стоном все приговаривал:

— Ах ты, бедный мой Хролушка, Хролушка, Хрол!

Дындик, приумолкнув после строгого замечания политкома, отошел в сторону, где дремал его конь. Затем достал из вьюка трофейный полушубок, предложил его озябшему командиру. Парусов, поблагодарив моряка и поколебавшись несколько мгновений, накинул дубленку на плечи пасынка. Чувствуя какую-то неловкость, тронулся с места и пошел в обход бивака.

В одной из групп Кнафт уговаривал кубанца одолжить ему «на полчасика» бурку. Казак незлобно выругался:

— Адъютант, ты слышал поговорку — «отдай бурку дяде, а сам проси Христа ради…».

Неслышно, прихрамывая, подошел к Алексею Слива.

— Ребята волнением тронуты. Как бы не вышло перемены характера, — кивнул он в сторону командира полка.

— Мне, Слива, веришь? Ребята верят?

— Как отцу родному.

— Тогда ступай, успокой их. Хотя пойдем вместе…

Твердохлеб шутил, не отходя ни на шаг от своих людей:

— Эх, и положеньице-то, некуда даже приткнуться на период сугубого времени.

В одной из затихших кучек Пузырь, усиленно выбивая кресалом огонь из кремня, сокрушался, ни к кому, собственно говоря, не обращаясь:

— Жаль, уплыла вместе с Хролом такая роба! Не смикитил я процыганить мою милистиновую дерюгу на его справу. Мне была бы в аккурат его драгунская шинелька! Катеарически!

— Заткнись, халда! — вскипел Чмель. — За-ради бога, не прикасайся памяти моего кореша!

Буря не стихала. Не уставая, носился по полю снег. Группы растворились во мраке.

Прошло еще два часа.

Из тьмы донеслись голоса:

— Где комиссар полка?

— Где политком?

— Где товарищ Булат?

Алексей насторожился. Он ждал ропота. Боялся вспышки старых настроений «чертей».

Из тьмы появились три всадника. Один из них сидел на неоседланном коне. Булат узнал голос Сливы:

— Вот… Есть… Проводник… Вот проводник, товарищ политком.

Слива с Чмелем, сами, по своей инициативе, отделившись от полка, ринулись во мрак ночи и после длительных поисков привели с собой местного жителя.

Оживленно загудели эскадроны. Вытянувшись сплошной колонной, без всяких дистанций между подразделениями, полк тихим шагом двинулся на ближние хутора.

34

За ночь бойцы подкормили лошадей, сами отдохнули. Буря улеглась. Стало тихо. Светло.

Крестьяне внимательно при тусклом свете коптилок всматривались в лица бойцов, в их папахи, обмундирование. Они знали, что фронт далеко, что белые здесь еще не отступали.