Контрудар (Роман, повести, рассказы)

Командиры, устроив людей на новом постое, как обычно интересуясь новостями, явились в штаб.

На мягком диване отдыхали Гайцев и комиссар его эскадрона Иткинс.

Дындик шлепнулся в качалку.

— Лафа, — блаженно раскачиваясь, воскликнул моряк, — как у нас в кают-компании на «Отважном»!

Кнафт составлял очередное донесение для штаба дивизии. Из-за двери доносился писк полевого телефона.

За окнами, наполовину затянутыми ледяными пленками, сгущался сумрак. Лица людей покрывались синими тенями. На улице надрывалась гармошка. Голоса бойцов сливались с радостными голосами слобожан:

Ой казала мені мати,
Ще й наказувала…

В комнату вошел Ромашка. Сделав широкий жест рукой, он приветствовал собравшихся:

— Честь имею…

Его фигура заслонила всю дверь. Он казался великаном. Глаза Ромашки чуть сузились и блестели задорным огнем. Он снял папаху. Повертев ее в руках, положил на подоконник. Через несколько мгновений перевернул папаху вверх дном.

Алексей молча следил за всеми движениями, жестами командира эскадрона. «Где-то нашего скромника угостили радушные слобожане», — подумал Булат. Ромашка обвел комнату сосредоточенным взором. Вдруг загорелись его глаза. Он увидел в углу зала старый, облупленный рояль.

Подошел к инструменту. Склонившись над ним, поднял крышку, тронул пальцем клавиши. Не садясь, заходил руками по черно-белому полю.

— Что это? — поднял он в досаде голову. — Мертвый инструмент.

— А ну, Леша, — повернулся Дындик к Булату, — вспомни Юлия Генриха Циммермана.

Алексей поднялся с кушетки, приблизился к роялю. Прошелся по клавиатуре. Тихо свистнул.

— Товарищи, у кого есть отвертка?

Гайцев, таскавший в своей полевой сумке всевозможное добро, протянул комиссару нужный инструмент.

Булат, выдвинув клавиатурную раму, при всеобщем затаенном молчании расшевелил отверткой разбухшие от сырости гнезда клавишей, протер тряпочкой поржавевшие штифты, раскачал в шарнирах молоточки. Собрал инструмент и пригласил к нему охваченного музыкальным порывом Ромашку.

— Действуйте, Юрий Львович!

Командир эскадрона уселся на стул. Взял аккорд. И вот из-под его пальцев полились мягкие, волнующие звуки. Мелодия создавала ощутимые образы — то пастушка, забавляющего свое стадо мирной свирелью, то лихую, гремящую бубенцами тройку, то звонкого кузнечика, приветствующего каждую былинку радостной песней.

Парусов сидел выпрямившись и медленно-медленно гладил усы. О чем он думал? О настоящем, о будущем? Кто его знает!

Гайцев слушал искусную игру музыканта с закрытыми глазами. Политком Иткинс устремил задумчивый взгляд в окно. Дындик перестал качаться в шезлонге.

Ромашка играл все тише и тише. Казалось, что вместе с нежными звуками мелодии исходят его последние силы. Неожиданно рявкнул басовый регистр. Из груди певца страстно вырвалось:

Будет буря — мы поспорим
И поборемся мы с ней…

36

Вдруг песня оборвалась. Не снимая напряженных рук с клавиатуры, Ромашка, повернув голову, обратился к командиру полка:

— Аркадий Николаевич, как по-вашему, попадем мы в Ростов?

— Странный вопрос задаете, Юрий Львович. При нынешней ситуации… столько привходящих обстоятельств… трудно быть пророком… Нацеливаемся на Ростов, а может, очутимся под Курском.

Командиры переглянулись. Дындик многозначительно закашлял.

— Что вы на меня так смотрите, господа, виноват, товарищи? — продолжал Парусов, шагая по огромному залу. — Был момент, когда я думал — вот-вот все рассыплется…

— Аркадий Мыколаевич, Аркадий Мыколаевич, — раздался укоряющий голос Твердохлеба. — Вот вы производили полковое учение. Честно скажу, мы все любовались вами. А сейчас тошно мне слухать вас, командир…

— Можете меня не слушать, не заставляю… Я ответил на вопрос Юрия Львовича. Не привык я финтить, что думаю, то говорю…

— Вы и грамотней-то всех нас, — продолжал арсеналец, — и службу кавалерийскую постигли, дай бог каждому. И знаю: не позволите себе то, шо сделал Ракита-Ракитянский. А вот чует моя душа, нема у вас веры в победу, в нашу победу!

— Почему? Вижу, мы сейчас побеждаем.

— А я это видел еще тогда, когда мы отступали, — вмешался в разговор Дындик.

— Не только вы, Аркадий Мыколаевич, были свидетелем летней рахубы, — напирал Твердохлеб. — И я и многие это видели. Но я понимал, шо об этом знает и Ленин и все наши вожди. А раз они это знали, я верил, шо они шо-то готовлят. И хвакт — приготовили. Сколько новых дивизий! А снаряды! А патроны! А наша красная кавалерия!

— Конечно, Красная Армия сейчас пойдет и пойдет, — уверенно заявил Гайцев, — и в Ростове она будет.

— Мы все так думаем, — сказал Ромашка, повернувшись спиной к роялю. — Спросил я не потому, что сомневался в этом. Я думал, что Аркадий Николаевич, как хороший тактик, может заранее сказать, попадет ли наш полк в Ростов.

— А кто у вас в Ростове? — спросил Булат, стремясь переменить разговор, вызвавший какую-то натянутость между командирами.