Концерт для баяна с барабаном

Костик из этой тарабарщины ничего не понял. Да и не до того было, чтобы вслушиваться. Потому что эта, в синем, тут же удалилась прочь. А вместо неё на сцену выскочила другая женщина. Такая же прямая. И тоже в бархатном платье. Только на этот раз в чёрном. Она прошествовала к огромному чёрному роялю, который стоял прямо посередине и который Костик поначалу даже не заметил — от волнения, наверное.

«И почему это у них тут всё чёрное? — подумал Костик. — Прямо как на похоронах».

Между тем женщина в чёрном платье поправила на чёрном рояле ноты. Потом покрутила под собой табуретку. Тоже, кстати, чёрную! Потом ещё поёрзала немного. Высоко подняла руки. Замерла на мгновение и…

И в голове у Костика грянул гром!

Тра-та-та! Тра-та-та-та! — выбивала женщина из рояля звуки. — Тра! Та-та-та!

Это было немного похоже на то, что Костик пытался изобразить у себя дома на барабане. Только гораздо лучше.

Тра-та-та! Тра-та-та-та!

Женщина сидела напротив рояля и никуда со своей табуретки не вставала. Но её руки…

Руки этой удивительной женщины существовали как будто бы отдельно от неё самой. Они бегали по роялю туда-сюда, словно привязанные на резинке-. И Костик смотрел на них как заворожённый. Руки стучали, подпрыгивали, гладили клавиши и вонзались в них, словно гвозди. И женщина, хоть и сидела на месте, слегка подпрыгивала и тоже как будто вонзалась в рояль.

А потом, на самом громком месте, она ударила по роялю изо всех сил и сразу подняла вверх руки. Последние звуки медленно стекли с её пальцев.

И наступила гробовая тишина.

Костику сразу очень захотелось кашлянуть. Но было неудобно. Потому что все сидели и молчали. Даже не хлопали. И Костик тоже не хлопал и давился своим кашлем.

А потом все разом подскочили. И закричали: «Браво! Браво!» Вот тут-то Костику бы и покашлять. Но как-то внезапно расхотелось. Да и женщина в чёрном куда-то исчезла. Вместо неё выбежали какие-то люди, тоже все чёрные. Они откатили рояль вглубь сцены. А на его место поставили четыре стула и какие-то непонятные чёрные подставки.

Костик подумал, что сейчас будут выступать эти, которые двигали рояль. Но они выступать почему-то не захотели. Наверное, постеснялись. И сразу убежали. А вместо них вышла та, первая, в синем платье. Что-то быстро протараторила про квартет и сметану и так же быстро исчезла.

А на сцену выскочили сразу четверо. Все они были в чёрных костюмах. Только рубашки из-под костюмов торчали белые. И у каждого в руке было по скрипке. Только почему-то все скрипки были разного размера.

А у одного, самого маленького — кудрявого и в круглых очках — скрипка вообще была огромная. Почти как рояль. И, что самое ужасное, снизу у неё торчал какой-то штырь.

Костик сразу заволновался: как же эта огромная скрипка поместится у маленького на плече? Вдруг этот острый, как шпага, штырь проткнёт его худую шею? Он даже заёрзал на стуле и затопотал ногами.

— Ш-ш-ш-ш-ш, — зашипели две старушки сбоку от Костика.

Тоже, наверное, переживали за этого, маленького.

Да и сам маленький, похоже, переживал. И не знал, что ему делать с таким большим неуклюжим инструментом. Вот уже все прижали свои скрипочки подбородками. Уже взмахнули смычками. Закатили к потолку глаза… А этот всё елозил и сомневался, куда же девать такую дурынду. Наконец он сообразил, что на плече он её всё равно не удержит. И решил поставить прямо на пол. Он уткнул штырь в паркет (или чем там они покрывают свою сцену), а саму скрипку зажал коленками.

«Вот и правильно! — обрадовался за маленького Костик. — Вот и молодец!»

И маленький тоже очень обрадовался. Весело взмахнул своими кудряшками. Отвёл руку со смычком куда-то вбок. И…

И всё вдруг разом запело, зазвенело и затрепетало. И зажужжало шмелями, и затренькало соловьём, и застонало, и заплакало.

А у Костика вдруг защипало и зачесалось в носу. И отчего-то стало жалко себя и всех вокруг. И маму, которая так тихо сидела рядом, вытянув вперёд шею. И папу, который сейчас готовился к выступлению и, наверное, очень волновался. И этих двух смешных старушек в жабо и кружевных перчатках, сидевших сбоку от Костика. А больше всех — этого маленького, кудрявого, с тяжёлой скрипкой. Так стало всех жалко, что захотелось плакать.

У Костика перед глазами всё поплыло и заколыхалось. Как в тумане. И в этом тумане маленький взмахивал головой и смешно хмурил чистый высокий лоб. А другой, большой, вдавливал маленькую скрипку своим квадратным подбородком себе в плечо. И по-детски делал брови домиком. Как будто ему, как и Костику, тоже всех очень жалко. И он тоже хочет заплакать.

А потом Костик провалился…

Вот так: сидел-сидел и провалился в тёплую мягкую вату. Звуки зазвучали вроде как издалека. Тилим-тили-лим, тили-лили-лили-лим. Стало плохо слышно. Но так почему-то хорошо…

— Ну как?

— А? — не понял Костик.

В глаза брызнул свет от хрустальной люстры. Вокруг все суетились, пробирались между рядами и хлопали сиденьями кресел. На сцене копошились дяденьки в чёрном. Отвинчивали от стойки микрофон.

— Папа?