Концерт для баяна с барабаном

— Кулды-булды, колдовство, укатись, — где-то за спиной у меня продолжала священнодействовать Танька.

Я надкусила зубчик чеснока, чтобы он дал больше сока. Внутри у меня всё загорелось огненным пожаром. Защипало язык. Из глаз полились слёзы. Хватая ртом воздух, я принялась яростно тереть чесноком дверь, и дверной косяк, и даже дверную ручку. Я откусывала чеснок и тёрла. Откусывала и тёрла. Я плакала, задыхалась. Во рту у меня всё онемело. Я тёрла, тёрла, тёрла. Я воевала с колдовством. Я натёрла всю дверь…

— Ну и вонищу развела! — прогнусавила за моим плечом Танька.

Я обернулась. Танька стояла, брезгливо зажав нос пальцами, и нетерпеливо притоптывала ногой.

— Заканчивай! Скоро она проснётся, а у нас ещё дел невпроворот.

Танька достала из сумки крапиву и разбросала её перед дверью.

— Лучше бы плакун-траву, — сокрушённо покачала головой Танька, — да где ж её взять?

Потом она вытащила пачку соли и щедрыми горстями рассыпала её по коридору.

— Что ты делаешь? — спросила я.

Вместо ответа Танька достала из сумки клубок ниток, намотала кончик на огромный ржавый гвоздь и принялась чиркать спичками.

— Колдовство надо выжигать калёным железом, — приговаривала она.

— Сумасшедшая! — я вырвала у Таньки из рук коробок. — Ты нам весь дом спалишь!

— Для тебя же стараюсь, — надулась Танька, — а то могу и уйти. Разбирайся сама, как хочешь.

— Нет! — я представила, как мама вернётся с работы и увидит разбросанную крапиву, соль и остатки «порчи» в комнате. — Не уходи, Тань! Я тебе куклу Лизу…

— Ла-а-адно, — махнула рукой Танька и решительно протопала на кухню.

Я засеменила следом.

— Где тут её барахло? — Танька принялась по-хозяйски раскрывать дверцы шкафов.

— Какое барахло?

— Ну банки-склянки. Тараканий порошок. Мышиные хвосты. Кровь невинных младенцев.

— Чт-т-то?! — поперхнулась я.

— А ты как думала? — упёрла Танька руки в бока. — У каждой уважающей себя колдуньи целый склад этих… ну… как их… снадобий! Ну, где оно?

Я молча показала на шкаф в углу, за холодильником.

— Та-а-ак! Посмотрим-посмотрим!

Танька присела на корточки и засунула голову внутрь. Я примостилась рядом.

На полках в шкафу не было ничего необычного. Банки с крупами, варенье, бумажные пакеты с надписью «мука», «сахар-песок», раскрытая пачка печенья. Пахло прогорклыми сухарями и лежалыми сухими макаронами.

— Вот видишь, — прошептала я. — Ничего такого…

— А это что? — Танька просунула руку в душную глубину и вытянула небольшую стеклянную банку со странным коричневым содержимым.

— Тараканий порошок!!! — в один голос ахнули мы.

Щёлк… щёлк… щёлк… — загремели замки в старухиной комнате.

Скри-и-ип — пропищала дверь.

— Кхе-е-е, кхе-е-е! Спаси-помилуй, Матерь Божья, святая сила! — захрипел знакомый голос. — Что такое? Чем это воняет?

Мы с Танькой затравленно переглянулись. В Танькиных широко раскрытых глазах отразился обуявший меня ужас.

— А намусорено-то, Матерь Божья! Что такое?

Стук… стук… стук… — застучала палка.

Шарк… шарк… шарк… — зашуршали по паркету тапки.

Хрум… хрум… хрум… — захрустела под тапками рассыпанная соль.

Шаги направлялись в сторону кухни.

Стук… шарк… хрум… шарк… стук… шарк… хрум…шарк…

Из оцепенения меня вывел горячий Танькин шёпот:

— Чего расселась? Прячемся!

Танька отбросила банку с порошком и силой затянула меня под стол, покрытый вытертой, почти до пола свисающей клеёнкой.

— Что такое, спаси-помилуй, Матерь Божья, — хрипела старуха.

Она была уже на кухне. Сквозь дырки в клеёнке я видела её палку, подол халата, штопаные чулки.

— Кофе кто-то рассыпал, Матерь Божья… Неужто мыши завелись… о-о-ох!

Старуха закряхтела и тяжело нагнулась. Мы с Танькой вцепились друг в друга и, отпрянув назад, упёрлись спиной в холодную ребристую батарею.

— О-о-о-ох! — медленно выпрямляясь, простонала Кривошея. — Что ж такое-то, святая сила…

Забулькала вода. Зашипел на плите газ. Зазвенели ложки. Засвистел чайник. Хлопнула дверца холодильника.

Старуха собиралась полдничать.

Я покосилась на Таньку. Танька, упершись взглядом в нависшую над нами изнанку столешницы, сохраняла невозмутимость.

Над нашими головами хлюпало варенье, чавкало масло, стучал по доске нож. Зажурчала, полилась в чашку вода. По кухне поплыл запах растворимого кофе. Опять хлопнула дверца холодильника. Со скрежетом отодвинулся стул. Под столом, в нескольких сантиметрах от моего носа, показалась огромная круглая коленка. Потом другая.

У меня ухнуло сердце и перехватило дыхание.

— Кхе-е-е! Кха-а-а! — закашляла где-то наверху старуха, звякнула крышкой сахарницы, заскрипела стулом, шумно захрустела печеньем.

А я сидела под столом, не в силах пошевелиться, и как заворожённая смотрела на старухин тапок, сквозь дырку в котором высовывался невероятных размеров палец. Время от времени этот палец задирался вверх, опускался, делал круговые движения, поджимался и уползал куда-то внутрь, в глубину тапка. Я сидела и смотрела, смотрела на этот палец, не в силах отвести взгляд.

И тут случилось ужасное.

Просто невообразимое.

Она запела!

— Отцвели-и уж давно-о-о хризанте-е-емы в саду-у-у. Но любо-о-овь всё живёт в моём се-е-ердце больно-о-ом.