Концерт для баритона с оркестром

Первые два дня у меня кружилась голова и слегка подташнивало, а потом все прошло. Но врач, а потом еще профессор, которого дядя привел, дедушкин друг, приказали мне вообще не шевелиться, даже когда лежу. И читать запретили. Я чуть со скуки не умер. Единственно, что через неделю кресло вынесли на балкон, и я хотя 6*1 мог видеть, что во дворе делается.

Эльмира меня все эти дни навещала, каждый день приходила рассказывала, что в школе у нас делается, у нее в консерватории. Она все-таки взяла с меня слово, что я ей пьесу сочиню, как выздоровлю. Далась ей эта пьеса. Самое интересное, что за листьями для червей эти дни ходил дядя. Уж не знаю, где он их собирал, на дерево же лезть он не станет. Об Адиле ничего нового никто не знал. Хотя отец его все продолжал его искать. Он почти дома не жил из-за этого. Мать одна была дома, когда Адиль пришел. Валида как сумасшедшая заорала: "Адиль пришел!" Днем это было. Смотрю, Адиль поднимается по лестнице. Мать вышла на балкон, стоит смотрит на него. Он подошел к ней, она его обхватила обеими руками и плачет, плачет и все спрашивает: "Как ты мог, сынок? Ну как же ты мог?" Он ей говорит тихо-тихо: "Извини меня. Пожалуйста, извини".

Он через полчаса ко мне пришел, и его мать с ним, она и раньше его от себя надолго не отпускала, а теперь повсюду по пятам за ним ходит. Мы поговорили с ним, я ему все рассказал, как все со мной случилось, как раз, когда я кончил, его отец пришел. Он как увидел Адиля, сразу же сел на ступеньку лестницы. Ни слова Адилю не сказал. Взял его за руку, поднялся с трудом и повел его за руку домой. А мать за ними шла.

Я очень обрадовался, когда его увидел. Еще до того обрадовался, как понял, что он матери ничего обо мне не сказал. Я думал, он перестанет теперь со мной дружить, я бы не обиделся на него, все-таки из-за меня у него столько неприятностей было, но он, кажется, не перестал.

Наконец мне разрешили встать. Пришел дедушкин друг, постучал мне молотком по коленке, поводил перед глазами палочкой и разрешил.

Черви перестали есть. Все разом. Еще минуту назад они с хрустом разгрызали все зеленое, что попадалось им на пути, кроме самых толстых стеблей, и вдруг наступила тишина.

Огромные, каждый с мизинец взрослого человека, они беспокойно сновали по дну ящика. В последние дни они изменили цвет, теперь их тугие, без единой морщинки туловища казались налитыми жидким светлым янтарем. От их голов тянулись тончайшие нити золотого и белого цветов. Дядя посоветовал оторвать от веника несколько веточек и положить в ящик. Через несколько часов вся поверхность ящика и веников была покрыта блестящим шелком. Застыв на месте, черви, беспрерывно размахивая головами, оплетали все вокруг нежной вуалью.

Они продолжали прясть и при электрическом свете, и уже к ночи каждая гусеница была в полупрозрачном коконе, сквозь стенки которого еле различимо виднелась мерно раскачивающаяся голова, продолжающая оплетать его изнутри.

И только один червь продолжал блуждать по ящику, оставляя за собой золотую дорожку. Он так же, как и все остальные, мерно раскачивал головой с огромными траурными пятнами вокруг глаз, от него так же исходила бесконечная нить, но этот червь не останавливался, он прикрывал шелком все, что попадалось ему на пути, в том числе и чужие коконы.

- Наверное, они специально оставили одного этого, чтобы он разукрасил для них ящик, - сказал шепотом Адиль. Мы с ним полчаса уже сидели на корточках у ящика. - Чтобы бабочки, которые вылупятся из коконов, жили не в голом ящике.

- Как будто у них есть мозги?

- А чего же он не прячется, как другие, в кокон? Или же он получше место для себя выбирает, найдет и тоже запрячется в кокон?

- А может быть, - сказал я, - это такой специальный червь, который должен весь свой шелк потратить на украшение для всех остальных?

- По всей видимости, у этого червя какие-то нарушения нервной системы, сказал над моей головой дядя.

Мы до того увлеклись, что не заметили, как подошли дядя и тетя.

- Просто бездельник, - объяснила ему тетка. - Смотри, сколько он зря нити выпустил, на два конца хватило бы.

- Жалко его, - вдруг сказал Адиль, - все другие в бабочек превратятся, а он так и останется червем.

- Каждый кузнец своего счастья! - внушительно сказала тетя. Я так и знал, она не на червя этого несчастного смотрит, а на меня. Надоело мне все это!

- Пошли ужинать, - сказал дядя.

Ночью я проснулся и пошел на кухню.

Все в ящике было сплошь выстлано ровным слоем золотистого шелка. А над ним на блестящих нитях, переливающихся в свете лампы, висели разноцветные гирлянды коконов. Очень красиво! Как будто бы огромная зала с ковром, а над нею люстры из золота, серебра и хрусталя! А под люстрами продолжал размахивать головой последний оставшийся на свободе червь.