Концерт для колобка с оркестром

Повариха лишь качала головой и вздыхала. Виданное ли дело, доверить сирот, неразумных малышей, безголовым воспитателям! Детдом в Козюлине был маленьким, всего на сорок детишек. Тогда из роддомов брошенных детей сдавали в приют, в котором они содержались до трех лет. Потом их переводили в заведение, где держали до первого класса, и лишь затем дети оседали в интернате, в котором им предстояло провести восемь или десять лет, в зависимости от успеваемости в школе. Но в Козюлине было все устроено по-другому, можно сказать, что воспитанникам этого детского дома повезло, им предстояло меньше переездов и, следовательно, меньше душевных травм.

Козюлинский приют считался образцовым, но именно в нем и произошло ужасное несчастье.

Ольга Ивановна процарствовала несколько лет, а потом случилось то, чего так боялась старая повариха.

Кто-то из воспитанников, сняв с плиты чайник, забыл выключить конфорку. Пламя перекинулось на тряпку, и разгорелся огромный пожар. На беду, несчастье произошло около полуночи, большинство детей мирно спало в кроватях. Ольга Ивановна вместе с сотрудницами, а многие из них жили в расположенных рядом домах, пытались сначала своими силами справиться с огнем, потом все же вызвали пожарных, но не всех детей удалось спасти. Кто-то задохнулся в дыму, кто-то умер в больнице от ожогов.

– Вот такая трагедия случилась, – вздыхала Галина Николаевна, – я принимала детдом в ужасном состоянии.

– А что стало с этой Ольгой Ивановной, где она? – в нетерпении воскликнула я.

– Она пыталась покончить с собой, – объяснила Галина Николаевна, – но ее спасли, осудили, дали немного, уж не помню сколько, то ли год, то ли два, потом она вернулась назад в Козюлино и работает в библиотеке.

– В библиотеке?

– Ну да, в городской, книги выдает. Ей ведь запретили детьми заниматься по суду, а жить-то надо.

Наши ее кто жалел, кто осуждал, только давно дело было, забылось горе.

– Сколько же ей лет?

Галина Николаевна пожала плечами:

– Точно не скажу, однозначно меньше, чем мне.

Если она в семидесятых вуз закончила, то ей тогда стукнуло года двадцать два. Вот и считайте, молодая еще. Кстати, вы не первая про нее у меня расспрашиваете. До вас приезжала одна женщина, Яна…

– Вы помните ее имя?

– Странное дело, – хмыкнула Галина Николаевна, – что на завтрак ела, могу забыть! А что год назад происходило, помню в деталях. Именно Яна.

– Где библиотека находится? – подскочила я.

Назар ткнул рукой в сторону окна.

– А в двух шагах, на Ленина.

– Отвезешь меня?

– Пешком быстрей.

– Нет уж, доставь к месту, – упорно настаивала я, доставая кошелек.

– Пошли, Лизочек, – велел Назар.

В библиотеке стояла тишина и пахло пылью. За стойкой, где выдают книги, не было ни одной живой души. Я покашляла, сначала тихо, затем погромче, потом крикнула:

– Здравствуйте!

– Добрый день, – донеслось издалека, и из приоткрытой двери вышла женщина, довольно полная, с добродушным, круглым лицом.

– Записаться хотите? – поинтересовалась она. – Если наша прописка, то бесплатно, коли из другого места, залог оставить надо.

– Почему вы решили, что я хочу открыть абонемент, вдруг он у меня давно есть? – улыбнулась я.

– Ну, своих читателей я хорошо знаю, их не так уж и много! – ответила библиотекарша.

– Вы Ольга Ивановна?

– Нет, Елена Николаевна, Ольга Ивановна заболела, тяжело, наверное, не вернется на работу.

– Она в больнице?

– Нет, дома, из клиники ее выписали.

– Адрес не подскажете?

– Ленина, двадцать пять, – спокойно, не проявив никакого любопытства, сообщила Елена Николаевна и скрылась в служебном помещении.

Решив не сдаваться, я отправилась на улицу Ленина и нашла под номером двадцать пять частный дом, очень похожий на нашу избушку в Пырловке.

Дверь оказалась незапертой. Выкрикивая на все лады:

– Ольга Ивановна, вы где? – я прошла сквозь сени, кухню, коридор, большую комнату и оказалась в крохотной светелочке. Прямо у входа стояла железная кровать, а на ней лежал кто-то, укрытый цветастым одеялом. Я в растерянности застыла на пороге. Перина зашевелилась, из-под нее показалось маленькое, с кулачок, личико, похожее на мордочку старой обезьянки.

– Зачем вы кричите? – тихо спросила больная. – Лекарство вон там, на столике, а шприцы вы должны с собой принести. Чего так рано пришли? Обычно к вечеру укол делают.

– Вы Ольга Ивановна? – тихо спросила я.

– Ну да, – кивнула женщина и с большим трудом села.

Выглядела бывшая директриса просто ужасно: высохшее тело, обтянутый кожей череп, и только глаза, большие, блестящие, свидетельствовали, что она еще жива.

– Вы новенькая? – спросила больная. – Вроде я всех из диспансера знаю.

– Извините, я не имею никакого отношения к медицине, мне нужно поговорить с вами.

– Кто вы? Откуда? – Ольга Ивановна принялась лихорадочно задавать вопросы. – Зачем я вам понадобилась?

Я осторожно села на колченогий стул и попыталась спокойно объяснить суть дела, но отчего-то взгляд Ольги Ивановны, горячий, лихорадочный, мешал мне сосредоточиться, и я бессвязно залепетала:

– Яна… Леонид Фомин… Соня…

Ольга Ивановна покраснела, потом вдруг сказала:

– Жить мне два дня осталось!