Концерт для Крысолова

Ширах — в компании двух десятков штурмовиков и полусотни студентов-нацистов трудно придумать выходку наглей — целился из револьвера в портрет фюрера на стене. И с кривою пьяной улыбочкой в полной тишине заявил своему краснорожему оппоненту:

— Счас я тебе покажу, как я не умею стрелять! Вы…выбирай, куда мне попасть — в левый зрачок или в правый?!

Тот так обалдел, что не отвечал.

Щенячья бравада, с легкой брезгливостью подумал тогда Пуци, но у пащенка высокий класс, ничего не скажешь. Башкой рискует. Дурак!

— Хайль фюрер! — завопил какой-то упитый штурмовик, — Ах ты сучонок!! Да я тебя порву!!

— Стой, блядь! — орал Ширах, опустив, по счастью, дуло револьвера. Впрочем, зря он это сделал — штурмовики уже перли на него орущей стеной, студенты отступали, стараясь даже рукавом не задеть никого из этой буйной компании…

— Мой Бог! — взвизгнул Дирк, — полицию!..

Пуци внимательно посмотрел на него и отчетливо произнес:

— Только ее тут не хватало.

Он действительно отдал бы все на свете, только чтоб здесь не появилась полиция. Честно говоря, он устал платить ей за своих полоумных друзей-наци, которые средств не имели, но буянили за десятерых. Последняя выходка того же Гесса едва не влетела в очень-очень круглую сумму, которой у него самого, разумеется, не было.

Гесс после этого смущенно опустил глаза и ковырял землю носком сапога, в то время как Пуци орал:

— Да может хватит уже?! Я вам что, миллионер? То есть, ну, миллионер, конечно, но не обязательно этим так грязно пользоваться!

Дирк умолк.

— Стоять! Стоять!! — ревел группенфюрер штурмовиков, Пуци не сразу вспомнил его имя — Эдмунд Хайнес. Очевидно, и разъяренные парни позабыли, что он их группенфюрер, потому что даже не слышали его — а Ширах уже прижался спиною к стене, словно на расстреле… А руку, в которой был зажат револьвер, так и не поднял, хотя этого было достаточно, чтоб остановить пьяную толпу. Пуци заметил это.

Он сам не помнил потом, как сиганул на три метра вперед, словно русская борзая, а потом еще на три — и встал между побледневшим мальчишкой и двадцатью широкоплечими коричневорубашечниками. Те замерли, тоже не поняв, откуда выскочил перед ними, словно черт из коробки, этот длинный взлохмаченный тип.

— Спокойно, — глубокий голос Пуци не дрогнул, хотя вместо сердца он ощущал в груди холодную подыхающую лягушку — все штурмовики были вооружены.

— Пшел ты в жопу, — рявкнул тот, упитый, шагнув к Пуци, — сказал — порву сучонка, значит, порву!! — он схватил Пуци за плечо, пытаясь отодвинуть с дороги.

Это он сделал напрасно. Пуци не терпел фамильярности, не переносил хамства, не переваривал дешевые ухватки уличной шпаны — так уж он был воспитан. Такие штучки бесили его, моментально перебаламучивая нутро, и он терял над собою контроль. Штурмовик был крупный мускулистый парень с военною выправкой — но он больше не посмел и рта раскрыть, ощутив неимоверную силищу, скрытую в долговязом худющем шпаке — Пуци одною рукой сгреб его за грудки и отшвырнул так, что тот долетел едва не до противоположной стены. Благодаря секундному ступору, возникшему у всех от этой неожиданности, Эдмунд Хайнес получил возможность наконец овладеть вниманием своих людей — и эту возможность не упустил. В момент он оказался возле Пуци… и вскинул руку.

— Хайль фюрер!

— Хайль, — ответил Пуци, небрежно махнув в ответ.

Хайнес протянул ему руку:

— Спасибо, геноссе, что проучили Стефана. Слышишь, ты, полудурок? Это университет, не кабак, здесь мордобоя не устраивают!

— Да, группенфюрер…

— Извиниться перед геноссе.

— Мои извинения, геноссе…

Про Шираха как бы и забыли, но Пуци слышал, как у него выровнялось дыханье, когда он отлип наконец от стены.

— Мне придется рассказать фюреру об этом инциденте, геноссе Ширах, — сухо сказал Пуци.

— Да-да, — кивнул тот, — я и сам расскажу.

— Пить надо меньше, молодой человек.

— Совершенно верно.

— Вы изрядно испортили впечатление о себе.

— Знаю…

— Поедете со мною к фюреру?

Ширах смотрел на него с благодарностью. Конечно, он до смерти боялся объясняться с фюрером один на один… А появление перед фюрером с такими новостями, да еще и в полупьяном виде вообще было равносильно самоубийству.

Фюрер по счастью был в благодушном настроении. Откровенно кислый вид Шираха его заинтересовал, и он спросил:

— Чего нос повесил, Бальдур? Как прошел митинг?

— Мой фюрер…

— Да.

— Мой фюрер…

— Что ты заладил — фюрер да фюрер? И почему от тебя так разит перегаром, могу я узнать?

— Мой фюрер… — промямлил окончательно увядший Ширах.

— Выйди отсюда! — взорвался Гитлер, — подожди в приемной! Или, лучше, ступай в ванную и прополощи пасть, с тобою рядом стоять нельзя — окосеть недолго!

Ширах поплелся к двери.

— Пуци, что за чертовщина, могу я узнать?

— Можешь, конечно…

Пуци изо всех сил постарался преподнести этот случай как забавную историю о глупом поддатом Ширахе. Услышав про свой потрет, едва не продырявленный пулей, фюрер выразительно цокнул языком.

Про мордобой, едва не устроенный штурмовиками, Пуци предпочел не упомянуть вообще.

— Эй, чучело! — заорал Гитлер, — иди сюда!

Бледный Ширах возник в дверях.