Концерт для виолончели с оркестром

И улыбнулась загадочно. И взяла Володю за руку, и уже не выпускала ее из своих смуглых рук. Так они и ходили по крохотным зальцам, точно влюбленные школьники. Потом вышли из домика, сели на лавочку, и в сей же миг, как чертик из табакерки, перед ними возник господин Майер. Упитанный, с округлым уютным животиком, в шортах и пестрой майке, в своей неизменной тирольской шляпе с пером, со своей неизменной улыбкой - от уха до уха.

- О Господи, - вздохнул Володя. - Да он за тобой просто охотится!

Рабигуль виновато моргнула.

- Он любознательный.

- Он влюбился, старый дурак, - стиснул зубы Володя.

Рабигуль хотела сказать, что не такой уж немец и старый, но вовремя спохватилась: не стоит сердить Володю, он и так почему-то сердится. От жары, что ли?

Жизнерадостный толстячок бесцеремонно плюхнулся рядом, отирая со лба обильный и крупный пот.

- О-о-о, колоссаль! - заговорил он, не особенно заботясь о лексике, полагаясь в основном на собственную жестикуляцию и догадливость слушателей.

С возрастающим бешенством наблюдал Володя за тем, как чертов фриц то и дело касался руки Рабигуль, похлопывая себя по волосатым голым коленкам, хохотал во всю глотку, заглядывал Рабигуль в глаза.

- Все! - встал Володя. - Уже поздно. Мы уходим.

- Поздно? - не понял немец. - Что есть "поздно"?

- Ну-у-у, - смешалась Рабигуль, - он хочет сказать, что у нас дела.

Немец оглушительно расхохотался.

- Дела? Там, дома, дела, в Баварии... И в Москве... Здесь у всех релакс, отдых.

Он развел руки, как бы приглашая полюбоваться домиком, садом, синим небом, горами вдали...

- А у нас, русских, везде дела, - вызывающе заявил Володя.

- Да, да, я знаю, - радостно закивал в ответ немец. - У вас все, как это, миш-маш... - Он завертел руками, завинчивая невидимую крышку на банке.

- Вперемежку, - машинально подсказала Рабигуль.

- Как-как? - залюбопытствовал немец, но Володя уже тащил Рабигуль от лавочки - вон из сада.

Он был так зол, так красен, взбешен, что Рабигуль засмеялась.

- Эй, - тронула она его за рукав, - ты чего?

- А чего он лезет? - совсем по-мальчишески вспыхнул Володя. - Пристал как банный лист...

- Так ведь наши комнаты рядом, - попыталась объяснить Рабигуль.

- Это не основание! - снова вскипел Володя. - Зачем он до тебя дотрагивается?

- Может, у него такая привычка? - предположила Рабигуль.

- Козел!

Это недавно вошедшее в моду слово вырвалось у Володи совершенно случайно: ну какой в самом деле господин Майер козел? Такой толстый, розовощекий и добродушный. Логичнее было бы обозвать его поросенком...

Володя вдруг остановился и остановил Рабигуль.

Повернул ее лицом к себе и, никого не видя, кроме нее, ничего не видя перед собой, кроме огромных огорченных глаз, прижал к себе свою драгоценную женщину.

- Я тебя люблю, - беспомощно признался он. - Так люблю, так...

Он искал и не находил слов - он, литератор, поэт, привыкший мыслить образами, чувства облекать в слова.

- Я - тоже.

Рабигуль, успокаивающе погладила Володю по голове - как маленького, как ребенка. И он всхлипнул, как ребенок, и крепче прижал Рабигуль к себе.

Что это сегодня у него с правым глазом? Что-то давит там, изнутри, какая-то мешает соринка. Володя закрыл глаза.

- Я так мучаюсь, - стыдясь самого себя, сказал он. - Так ревную...

- К кому? - обрадовалась Рабигуль: так вот почему он такой хмурый! - К симпатяге Майеру?

- Не надо, не называй его симпатягой, - взмолился Володя и сжал Рабигуль так сильно, что ей стало больно. - Зачем он говорит по-русски, раз не умеет? - пытался отыскать он причины острой своей неприязни. - Зачем вставляет английские слова, раз сам - немец?

- Думает, так понятнее...

- Ах, - скривился Володя, - вообще-то дело не в нем.

- А в ком?

- В тебе.

- Почему?

- Не знаю. Ты такая.., такая... - Володя столь же неожиданно, как обнял, столь же резко и сильно отстранил от себя, почти оттолкнул Рабигуль. - Пошли ко мне!

Он схватил Рабигуль за руку и, преодолевая непонятную слабость и бессильную, тоскливую злобу, потащил в гору, к их санаторию.

***

Там, за окном, правила бал великолепная южная ночь. У них в Москве таких ночей не бывает. Огромные яркие звезды подрагивали на черном бархатном бездонном небе. Пахло свежестью и весной, робкими первоцветами. Утомившаяся от любви Рабигуль сладко спала на его плече, а Володя все не мог насмотреться на небо, на звезды, шептавшие ему о вечности, о том, что жизнь - всего лишь миг, сладкий, тревожный, печальный. Странная тоска теснила грудь, мешала дышать, томила и мучила. Легкие занавески трепетали от ветра, вздувались белыми прозрачными парусами, тяжелые портьеры часовыми застыли по сторонам.

Тихонько, чтобы не разбудить Рабигуль, Володя освободил руку, встал, надел халат, задернул портьеры, сел к столу, сначала накрыл полотенцем, а уж потом зажег настольную лампу - так, чтобы круг света падал лишь на бумагу, и стал писать то, что видел и ощущал: о беспредельности чувств, об этой волшебной ночи, о таинстве жизни.