Концерт «Памяти ангела»

Как бы то ни было, мадемуазель Ми воздержалась от комментариев; ей вовсе не казалось, что в ее хозяине, мистере Ланге, есть что-то таинственное, напротив, это был отъявленный мерзавец, каких свет не видывал!

Предупредив по телефону секретаря президента компании, она вышла из комнаты.

Пока французы обменивались восхищенными возгласами по поводу панорамы, за их спинами появился человек.

— Добрый день, — произнес он тонким голосом.

Бомоны обернулись, готовые рассыпаться в любезностях, но вид человека в кресле на колесиках, с пренебрежением разглядывавшего их, пресек их порыв.

Темная одежда, испещренная жирными пятнами, трехдневная щетина, подчеркивавшая нездоровый цвет лица… глаза мистера Ланга были скрыты за темными очками, волосы — если они еще остались — под бесформенной шляпой, а эмоции — если таковые имелись в наличии — под маской суровости. Его левая рука приводила в движение кресло. Что произошло с его ногами и правой рукой, неизвестно, ясно было одно: тощие, деформированные члены неподвижны. Не человек, а карикатура, набросок, эскиз человека, попавшего в переплет.

— Не желаете ли осмотреть наши мастерские?

Потрясенная мадам Бомон подумала, что человек нарочно выработал такой скрипучий, лишенный тембра голос, неприятный, будто ногтем скребут по стеклу. Она вцепилась пальцами в руку мужа.

— Не желаете? — настаивал Ланг, раздраженный молчанием французов.

Месье Бомон дернулся, будто приходя в себя.

— С удовольствием, — выдавил он.

— Удово… — пробормотала мадам Бомон.

Мистер Ланг тотчас покатил к лифту, что, видимо, являлось приглашением следовать за ним. Бомоны переглянулись. Обескураженные, охваченные смутной неловкостью, они уже не могли вести себя нормально. Они не испытывали теплой волны сострадания, обычно охватывавшей их при виде больных. В Ланге они ощутили такую яростную ожесточенность, что едва не ставили ему в вину недуг, упрекая в том, что к своему арсеналу он добавил и откровенный агрессивный вызов, и крайнюю наглость.

Оказавшись в подземном ярусе, Ланг выкатился из лифта, разъяренный тем, что спустился на двадцать пять этажей, дыша одним воздухом с этими туристами, и указал на залитую неоновым светом мастерскую, где трудилась сотня китайцев:

— Вот здесь мы производим нашу продукцию.

— Но почему именно святая Рита? — спросил месье Бомон со слащавой вежливостью.

Он бросил победный взгляд на жену, так как был уверен, что столь ловко заданный вопрос позволит мистеру Лангу заговорить о своем увечье и благодаря этому несколько очеловечиться.

— Ниша была свободна, — безапелляционно отрезал мистер Ланг.

— Что, простите?

— Да, на рынке преобладали Иисус и Дева Мария. По данным маркетинга, в Европе все святые вышли из моды, кроме святой Риты и святого Иуды.

— Святого Иуды?

Супруги Бомон никогда в жизни не слышали о таком святом и не продавали его изображений. Раздраженный подобным невежеством, мистер Ланг рявкнул:

— Святой покровитель автостоянок! Именно к святому Иуде нужно обращаться, когда вы не можете найти места на парковке. Этот святой не слишком востребован, и у него найдется для вас время. Он быстро все устроит.

— Вот как? И что, правда действует?

— Шутить изволите? Я объясняю вам, что нужно впаривать покупателю, чтобы его продать. Разве мадемуазель Ми не объяснила вам?

— Нет.

— Дура! Завтра же уволю.

Мадам Бомон, разглядевшая предмет, вынутый рабочим из формы, вспыхнула до корней волос.

— Но… Но ведь…

— Да, это мы тоже производим, — подтвердил мистер Ланг, — порноаксессуары. Вас это интересует?

Месье Бомон в свою очередь разглядел пластиковый фаллос, внедренный между женских силиконовых ягодиц.

— Фу, какая гадость!

— Ошибаетесь, — откликнулся Ланг, — это великолепные изделия, столь же качественные, как наши религиозные аксессуары. Когда мы производим такой муляж, как вы понимаете, речь идет о тех же самых материалах и технологических процессах.

— Это кощунство! Подумать только, наша святая Рита рядом с этим… и этим…

— А чем святая Рита отличается от нас? Месье, вы что, торгуете оптом только предметами культа? Жаль, ведь когда занимаешься коммерцией…

Зазвонил телефон. Ланг выслушал то, что ему сказали, и, не сказав ни слова, положил трубку, а потом, явно утратив интерес к Бомонам, бросил:

— Я к себе.

Не успели французы пробормотать «до свидания», как за ним затворились двери лифта.

Вернувшись в свой кабинет, Ланг направился к секретарю, тощему и долговязому, в ниточку вытянувшемуся корейцу лет двадцати пяти.

— Итак?

— Они его обнаружили.

Секретарь впервые увидел, как патрон смеется: губы мистера Ланга разомкнулись, и в образовавшуюся трещину из горла прорвался смешок.

— Наконец-то!

Молодой человек, убежденный, что угодил тирану, выложил информацию, которой располагал:

— Он работает совсем в иной сфере, а не там, где мы искали. Вы ведь говорили о классической музыке, так?

— Да. И чем он занимается? Он что, обратился к эстраде?

— Его деятельность теперь не имеет ничего общего с искусством. Вот буклет, касающийся рода его занятий.

Мистер Ланг схватил документ. Брови на его обычно столь бесстрастном лице поднялись.