Концерт «Памяти ангела»

Сообщение в средствах массовой информации о болезни Катрин оказалось настоящим взрывом. Радио, газеты, телевидение целую неделю только об этом и вещали, так она была популярна, то есть почитаема и любима. У Катрин было впечатление, что она читает свой некролог; случалось, какие-то комплименты и льстили ее самолюбию; иногда на перепечатанных старых снимках или в архивных документальных лентах, которые откапывали телеканалы, она казалась себе хорошенькой, даже очень хорошенькой, тем более хорошенькой, что в последние недели ее красота померкла. Заметив однажды, что сама себя хвалит, она сперва покраснела, но потом простила себя: в конце концов, какие еще нарциссические радости ей остались?

Тем не менее, когда она обнаружила, что папарацци заняли все соседние улицы и толпились перед выходом, которым она постоянно пользовалась — у Петушиных ворот в конце парка, и даже карабкались на стены, чтобы ухватить телеобъективом лицо больной первой дамы, она вызвала к себе советника президента по связям с общественностью.

— Мой дорогой Риго, — сказала она, — нужно, чтобы журналисты угомонились, а то у них не останется пленки на мои похороны.

Риго поперхнулся кексом и пообещал, что переориентирует обозревателей на президента.

Действительно, кампания Мореля, его достоинство, его мужество, та невероятная сила, которая делала его способным выдерживать столько битв, полностью завладели вниманием общественности. Хотя политических деятелей принято показывать улыбающимися во весь рот, его охотно фотографировали с поджатыми губами, нахмуренным лбом и сумрачным взглядом.

Как только ему удавалось — гораздо чаще, чем она могла предполагать, — он приходил к ней: то вместе помолчать, то в блестящем монологе обрисовать ей свои стычки с противниками, свои прожекты и намерения, неудачи своих соперников. Она доброжелательно слушала.

Наконец настал день, когда лечащий врач Катрин настоял, чтобы ее поместили в специальное заведение, лучше приспособленное для ее ослабленного состояния. Анри пытался протестовать, возражать. Она кивком выразила согласие.

Как только они отъехали, она задала себе вопрос о причине этого сопротивления: хотел ли он ее держать при себе из любви или боялся, что не сможет ее контролировать на расстоянии?

Ее везли в «Дом святой Риты», клинику, расположенную за городом, в зеленом департаменте Луарэ; это было великолепное здание посреди парка столетних деревьев, где водилось несчетное множество пчел, если верить рекламному проспекту.

При виде названия, начертанного позолоченными буквами поверх решетчатых ворот, президент, который сопровождал ее в лимузине, чтобы устроить в этом новом жилище, возмутился:

— «Дом святой Риты»! Что за дурновкусие! Приплетать святую Риту, покровительницу безнадежных ситуаций, к названию медицинского учреждения!

— Анри, я не обманываюсь, — прошептала Катрин. — Я знаю, что это центр паллиативного лечения, куда принимают больных в конце жизни.

— Но…

— Я знаю, что мне отсюда уже не выйти.

— Не говори так.

— Да. Значит, «Дом святой Риты», мне это подходит. Знаешь ли ты историю святой Риты?

Пока машина ехала по аллее и гравий потрескивал под колесами, он с удивлением смотрел на жену, опасаясь, что она смеется над ним. Из осторожности он ответил нейтральным тоном:

— Нет, я не специалист в агиографии.

— Перед тем как стать объектом религиозного поклонения, Рита была простой женщиной, итальянкой, реально существовавшей в пятнадцатом веке. Ей удалось совершить невозможное: примирить две семьи, имевшие великолепный повод для ненависти, — семью своего мужа и семью его убийцы, заколовшего мужа кинжалом. Никто лучше ее не мог заглушить ненависть и бесчувственность и пробудить любовь и прощение. Больная, с незаживающими, гноящимися язвами на лбу, она прожила тем не менее долгую жизнь, всегда источая доброту, энергию, оптимизм, творя добро вокруг себя.

— Ты поражаешь меня, Катрин.

— Тот, кто не верит в католических святых, должен по крайней мере признать, что этого фирменного звания удостаивались не самые плохие люди.

— Пусть так.

— Кто знает, что может приключиться в доме с таким названием? — добавила она, опуская стекло и с наслаждением вдыхая свежий запах земли, любуясь трепещущей листвой и клумбами пышущих здоровьем тюльпанов.

Президент Морель расценил эту фразу как надежду на выздоровление и, исполненный жалости к умирающей, которая еще на что-то надеялась, предпочел закончить разговор.