Концерт по заявкам (Повести и рассказы)

Теплое, необычайно нежное чувство владело им. Самая родная, роднее нет никого, его боль, его кровинка, долгожданная, наконец-то сбывшаяся радость!

Дома он уложил ее на тахту, принес из кухни кувшин, налил молоко в кружку.

— А ну, — сказал. — Пей, моя маленькая…

Она пила молоко маленькими глотками, над верхней губой у нее выросли молочные усы, глаза блаженно блестели.

— Вкусно? — спросил он, забирая у нее пустую кружку.

Вероника кивнула:

— Ужасно люблю молоко, это у меня с детства.

Он отнес кружку на кухню, вымыл ее под краном. Старуха соседка, стоявшая возле плиты, сердито покосилась на него:

— А сама хвора встать и вымыть? Все для нее будто раб какой делает, для королевы бесценной!

«Вот именно, для королевы бесценной», — хотел было ответить старухе Полукаров, но промолчал. Ведь каждое недоброе слово, обращенное к кому-то другому, может так или иначе повредить Веронике.

Он снова сел на тахту, рядом с Вероникой, взял плед, укутал им ее ноги.

— Хорошо тебе сейчас? — спросил.

— Ничего, — ответила Вероника.

Щеки ее слегка порозовели, кругов под глазами как не было. «Немножечко пришла в себя», — подумал Полукаров.

— Мне бы хотелось, чтобы ты знала обо мне все-все, — сказал он. — Чтобы я перед тобой как лист перед травой, ни одной самой крохотной заначки, ни единого темного пятна, пусть все будет открыто и ясно как на ладони!

— Пусть, — согласилась Вероника.

— С чего бы начать? — задумчиво произнес он. — Что бы такое вспомнить?

Подумал немного.

— Знаешь, я люблю смотреть на стариков, на мужа и жену, которые прожили друг с другом вместе многие годы. Очень они трогательно выглядят, ты не находишь?

— Как-то не думала об этом, — ответила Вероника.

— А я думал, — сказал Полукаров. — Всегда, как увижу на улице пожилую пару, идут рядышком, поддерживая друг дружку, у меня, я чувствую, сердце начинает биться сильнее.

— А ты, оказывается, не лишен сентиментальности.

— Нет, это не то. Просто, как бы тебе объяснить, гляжу на стариков, вместе им, должно быть, все полтораста, за плечами, видать, большая, длинная жизнь со всеми ее ухабами, неровностями, сложностями, а ведь вот же выдержали, не сломались, не разошлись и теперь идут себе рядышком, плечом к плечу.

Вероника ничего не ответила, ей до смерти хотелось спать, голос Полукарова, негромкий, отчетливо произносивший слова, убаюкивал ее, она открывала глаза и вновь, не выдержав, закрывала, а он все говорил, говорил, казалось, не хотел или не мог остановиться.

— Совсем недавно в районе Благуши я увидел такую вот пару, идут, друг друга за пальцы держат, и знаешь, о чем я подумал? О том, каково будет тому, кто останется. Ведь в недалеком будущем им предстоит разлука, вечная и окончательная, как же будет переживать живой, тот, кто переживет своего друга…

Вероника с трудом разомкнула слипавшиеся глаза:

— И тебе захотелось написать пьесу о таких вот дружных стариках, вместе идущих к концу?

Его всегда поражала эта ее особенность мгновенно проникаться его мыслями, ощущениями, иной раз даже угадать то, что он думал. Как-то он сказал ей:

— А ведь ты колдунья!

И она согласилась неожиданно покорно:

— А что? Очень может быть.

Она угадала. Разумеется, ему хотелось написать о такой вот паре. Но не пьесу, а стихи. Пьесу он напишет, наверно, позднее, когда обдумает все ходы и сюжетные повороты, все то, что следовало обдумать и потом расставить по местам.

Но он хотел сказать не это, другое:

«Когда я глядел на стариков, я думал о тебе. Вот бы так вот, не расставаясь, прожить вместе долгий век…»

Но не сказал, постеснялся, а она, вопреки обычной своей прозорливости, тоже ничего не сказала, ни о чем не спросила, может быть, не хотела ни спрашивать, ни угадывать.

Все в жизни неожиданно, часто думал Полукаров, вдруг, разом, в один миг могут сбыться самые задушевные мечты и так же мгновенно превратиться в ничто, в прах и тлен.

Внезапно рано утром позвонил Иван Ермолаевич, сказал:

— Голуба моя, наконец-то на следующей неделе начинаем репетировать вашу пьесу.

Полукаров от неожиданности поперхнулся, спросил:

— Правда? В самом деле?

— В самом наинастоящем, — ответил Иван Ермолаевич.

Полукаров, едва положив трубку, ринулся из коридора в комнату:

— Вероничка, родная! Начинаются репетиции моей пьесы!

Вероника сидела у зеркала, вдумчиво оглядывала свое лицо, она уже собиралась в театр. Сказала, не поворачивая головы:

— А я знаю.

— Как знаешь? — не понял Полукаров. — Откуда?

— Ермолаич еще вчера объявил.

— Объявил?

— Ну да, сказал, что возобновятся репетиции, в новом году — премьера.

Полукаров долго молчал, глядя на лицо Вероники в зеркале. Потом спросил, не отводя от нее глаз:

— Почему же ты еще вчера не сказала мне?

Вспомнил: вчера, как и обычно, он встречал Веронику, и они шли вечерними улицами, говорили о чем-то малозначительном, он уже успел позабыть о чем. Пришли домой, пили чай, Вероника снова повторяла свою роль Лидии в «Бешеных деньгах».

И еще он подумал: в последнее время она все больше молчит, как бы отстраняясь от него.

Никогда раньше эта мысль не приходила ему, а если и приходила, он гнал ее от себя.