Концерт по заявкам (Повести и рассказы)

К тому времени она уже немного постарела: тоненькая, с летящей походкой, волосы темно-рыжие, слегка растрепанные, издали она казалась юной и свежей, но вблизи отчетливо виднелись и морщинки, окружавшие глаза, и складочки возле губ. Зато расцвела, расхорошилась ее дочка, Ляля, студентка геологического института.

— Еще немного, и окончательно превратишься в красавицу, — утверждала Маша.

Однако этого превращения так и не произошло: Ляля вышла замуж за геолога, на два года раньше ее окончившего институт, вместе с ним уехала в первую свою геологоразведочную экспедицию на Байкал и вернулась загорелой дочерна, сильно веснушчатой, исхудавшей.

Маша горестно констатировала:

— Вот и недотянула до красавицы.

Ляля смеялась в ответ:

— Хватит с меня того, что есть.

— Нет в ней полета, — признавалась Маша своим друзьям, — нет той самой искорки, что переливалась и сверкала во мне…

Несмотря на то что в Ляле не было полета и искорки, она оказалась много счастливей матери: муж любил ее, она любила мужа, оба были увлечены своим делом, ездили в экспедиции и проводили там по многу месяцев.

Так продолжалось до тех пор, пока не появился Костя.

Но спустя полтора года Ляля снова уехала в экспедицию на Алтай, оставив Костю матери. Маша к тому времени уже вышла на пенсию, но стеснялась признаться кому бы то ни было в том, что пенсионерка, и потому пенсию, положенную ей, распорядилась получать на почте, чтобы соседи по дому ненароком не узнали и не увидели, что ей каждое третье число носят сто пенсионных рублей.

Ляля пыталась спорить с нею:

— Пойми, это же страусова политика. Ты меня прости, ведь каждый ребенок понимает, что ты, как говорится, на заслуженном отдыхе.

— То есть на пенсии, — с притворной усмешкой поправляла она дочь. — Не ищи слов, я и так все понимаю…

Незаметно для себя Маша привязалась к Косте и полюбила его даже сильнее, чем любила Лялю, когда та была маленькой.

— У меня новая работа, — как-то объявила Маша. — Надо привить Косте любовь к музыке.

Но, как она ни старалась, насильно привить любовь к музыке, как, впрочем, и любую другую любовь, оказалось делом невероятно трудным. Костя был полностью лишен музыкального слуха, и, как только Маша садилась за свое старенькое пианино, начиная играть прелюдии и рапсодии, он почти мгновенно сладко засыпал и просыпался оттого, что Маша переставала играть.

— Моя игра действует на Костю так, как на меня лично димедрол или нембутал, сразу же усыпляет, — улыбаясь говорила Маша, однако никому не признавалась, что чувствует себя несколько уязвленной: шутка ли, играет с чувством, с настроением, а ребенок — ноль внимания, спит…

Костя рос спокойным, уравновешенным, характером удался в свою маму. С раннего детства любил строить железную дорогу или дом из деталей конструктора и еще рисовать цветными красками.

Однажды, когда Костя учился в седьмом классе, классная руководительница вызвала Машу в школу и сказала:

— Знаете, мы должны совместными усилиями попытаться перевоспитать его.

— Почему? — испугалась Маша. — Что в нем плохого?

— В том-то и дело, что ничего, — ответила учительница. — И это, к слову, тоже нехорошо. Он решительно не умеет никому отказывать, всегда всем со всеми делится, всех мирит, просто Платон Каратаев какой-то…

— Простите, — вежливо заметила Маша, — но это не самое страшное, когда человек безотказен и добр.

Учительница была, должно быть, куда более жесткой, чем Маша. Она сощурила свои многознающие глаза, слегка усмехнулась:

— Вы так думаете?

— Уверена.

— А вы подумали, что мальчику будет трудно жить? — спросила учительница.

Маша тряхнула рыжеватыми волосами:

— Пусть трудно, зато интересно.

— Я не согласна с вами, — сказала учительница.

— Это ваше дело, — отпарировала Маша.

И все-таки короткий разговор с учительницей не мог не повлиять на нее.

«В самом деле, — думала она, идя домой из школы, — а что, если его будут все обманывать и надувать? Если будут потребительски к нему относиться?..»

И Маша решила с места в карьер начать перевоспитывать Костю.

— Главное — помни о том, что хорошо именно для тебя в первую очередь, — в тот же вечер поучала она его. — Делай то, что для тебя выгодно, думай больше о себе…

Должно быть, потому, что она сама так никогда не делала, голос ее звучал неубедительно, и Костя сразу же безошибочно почувствовал, что Маша говорит не от души.

— Но ведь ты, Маша, никогда не думаешь прежде всего о себе, — сказал Костя.

— Разве? — неискренне возразила она.

— Конечно. Я не сомневаюсь в этом.

«Я тоже», — хотела было сказать Маша, однако не сказала, считая подобный ответ непедагогичным.

А Костя между тем продолжал:

— Ты, Маша, вообще не умеешь думать о себе. Так считает мама, и я так тоже считаю.

— Вот еще, — сказала Маша. — Как это я не умею думать о себе?

— Очень просто. Кто бы тебя о чем ни попросил, ты всегда стараешься сделать так, чтобы всем было хорошо и удобно. Не тебе, а другим.

— Дай конкретный пример, — сказала Маша.

— Сколько хочешь! Вот позавчера Аникушины попросили тебя посидеть с их Вовкой, и ты осталась и сидела весь вечер, а у тебя был билет в консерваторию.