Концерт. Путешествие в Триест

— Подобные приступы мне знакомы еще с той поры, когда я жил в Голландии, — прокомментировал поведение пианиста Либерман. — Он честолюбив и наверняка усердно репетирует новую программу.

Ему удалось кое-как успокоить фрау Альтеншуль, а собравшиеся в тот день в салоне гости не стали выпытывать у нее новых подробностей. Все были уверены, что следующий концерт только выиграет оттого, что Левански какое-то время поживет затворником и подготовится как надо. Именно так, по всей видимости, и происходит.

Приближался Новый год. Фрау Альтеншуль была по горло занята приготовлениями к празднику, ибо это была одна из ее наиболее любимых традиций — собираться в полночь в кругу милых друзей и знакомых, размышлять об ушедшем годе и говорить о надеждах на год будущий, хотя, казалось бы, какое ей было теперь дело до времени. Тем не менее она продолжала отсчитывать годы как когда-то, а то, что она перестала стареть и что половину вечности ей придется пробыть в одном и том же состоянии, в расчет не принималось.

Она напекла своих коронных берлинских пончиков со сливовым муссом и украсила гостиную бумажными гирляндами и фонариками. Однако эти приготовления не должны были, по ее замыслу, развеять некоторый налет замкнутости, свойственной ей в последнее время.

К девяти часам вечера, когда стол был почти накрыт, появился Либерман с букетом из сорока восьми белых хризантем и произнес:

— С Новым годом!

И добавил:

— Вы позволите мне незадолго до двенадцати покинуть вас? Вы же знаете, я не люблю смену лет. Но до этого я охотно помогу вам встретить гостей.

Таким образом, когда внизу звонили, он спускался по лестнице, открывал дверь и помогал дамам снять пальто, на ходу лаская их слух чарующими комплиментами.

Вдруг он увидел на подоконнике письмо, которое фрау Альтеншуль, очевидно, не заметила, и попросил Шульце-Бетмана, пришедшего, как всегда, последним, захватить конверт в гостиную.

— Будет сделано, — отозвался Шульце-Бетман и добавил: — Не желаете ли взглянуть, что там происходит. Выгляните-ка наружу. Наши соседи, — он небрежно показал большим пальцем через плечо на северо-восток, — по-своему отмечают Новый год.

Либерман не понял намека и вышел на улицу. Безоблачное небо выглядело как-то по-особенному плоским, отчего складывалось впечатление, будто тебя прижало к земле. В воздухе повисли звуки, напоминающие лязганье стальных гусениц. Либерман попытался найти источник шума, который, по-видимому, находился где-то на северо-востоке. Он обошел дом, и на прямоугольном пустыре, тянувшемся до самых Бранденбургских ворот, — пустой, лишенной всякой растительности земле, которую отвели под новую застройку, — ему явилось странное зрелище.

Колонна бронированных машин вроде тех, что ежедневно патрулировали вдоль стены,[10] с зажженными фарами шла своим обычным путем, но у нее на пути встал человек. В ярком, направленном свете его фигура, как будто очерченная темным контуром, казалась значительно крупнее обычной. Либерман не смог узнать этого человека, лишь видел, как он указал рукой на холм, как из машин выходили люди, шли к этому холму и один за другим исчезали, словно спускались по лестнице, ведущей в глубь земли.

Когда Либерман вернулся в гостиную, собравшиеся уже вовсю поедали пончики. Фрау Альтеншуль сказала в оправдание, что, мол, гости и прежде всего она сама не могли больше противостоять лакомому запаху, и заодно пожаловалась, что Левански опять не пришел, хотя она очень просила, послав ему приглашение.

Гости, разбившись на мелкие группки, вели оживленную беседу, лишь Шульце-Бетман оставался наедине с самим собой. Едва ли не всем бросилось в глаза, что фрау Альтеншуль, обходившая гостей с большим подносом, на котором возвышалась гора пончиков, подчеркнуто его сторонилась. Без всяких на то причин она стала уверять собравшихся в том, каким верным оказалось ее решение вернуться в этот район, хотя в свое время здесь никто не желал селиться. Гости соглашались, правда, мало понимая, зачем она ни с того ни с сего затеяла эти объяснения. А фрау Альтеншуль, рассказывая о том, как в первое время, чтобы как-то скоротать зимние месяцы, она разыскала на Парижской площади Либермана, протянула стоявшему поблизости художнику руку и с видимым удовольствием приняла от него легкий ласковый поцелуй в щеку.

— Долгое время мы оставались одни, — подтвердил Либерман, — но теперь нас сильно поприбавилось.

Все засмеялись.

Незадолго до полуночи все вышли на террасу смотреть салют. Над открытой площадкой перед Бранденбургскими воротами нависла зловещая тишина, затем пестрые вспышки фейерверка выхватили из темноты холм, и Либерман удивился, что раньше никогда не обращал внимания на эту земляную насыпь, хотя каждый вечер проходил мимо, и спросил:

— Что это за груда земли?

Стоявший поблизости Шульце-Бетман отозвался, но сделал так, чтобы люди за его спиной ничего не услышали: