Концертмейстер

Annotation

«Концертмейстер» — психологический роман о превратностях судьбы талантливого композитора и исполнителя в XX веке в СССР.

Новый роман о жизни семьи Норштейнов-Храповицких, простой и сложной одновременно, как у миллионов советских граждан… 1985-й год. К власти пришел новый генсек М.С. Горбачев. Началась перестройка. Общественная активность поощрялась пуще прежнего, а те, кто хранил равнодушие к переменам, составляли меньшинство. К такому меньшинству относился восьмидесятилетний композитор Лев Семенович Норштейн, автор девяти симфоний, двух балетов и множества произведений для фортепиано… «Все смешалось в доме Норштейна…»

Максим Замшев

Часть первая

1985

1948

1953

1985

1953–…

1948

Часть вторая

Арсений

1948

1970

1948

1985

1948

1985

Часть третья

1948

1985

1948–1949

Арсений

1985

1949

1985

1949

Часть четвертая

Арсений

1949

1985

Арсений

1949

1985

1949–1951

1985

1956

1985

1956

1985

1966

Часть пятая

Арсений

Часть шестая

1985

1975

1985

Часть седьмая

Максим Замшев

Концертмейстер

Часть первая

1985

Всю ту зиму шептались о том, что Черненко уже мертв, а члены Политбюро скрывают его смерть, схлестнувшись в яростной схватке за власть. Когда же шестой, и самый краткосрочный, вождь СССР все-таки скончался, а сменил его седьмой, энергичный и по партийным меркам почти юный, Михаил Горбачев, советские граждане увлеклись политикой не на шутку, во всей ее заразительной и демагогически бессмысленной полноте. Увлекались с наивной горячностью, хотя о настоящих пружинах политической жизни мало кто имел хоть какое-нибудь представление. Все тонуло в домыслах, сплетнях, пересудах, абсурдных выводах, а мнящие себя проницательными интеллигенты глубокомысленно покачивали головами чаще обычного.

Невысокий, живенький, с пятном на лысине, с уютным, чуть простонародным говорком, новый Генеральный народу в целом глянулся. В его бесконечных речах с приторным фрикативным «г» всякий открывал что-то важное для себя. Военные, как и при любой смене власти, надеялись, что порядка станет больше, студенты размечтались, что из институтов прекратят забирать в армию, барышни предполагали, что по каким-то неведомым причинам будет преодолен дефицит разного модного импортного тряпья, трезвенники помышляли выйти наконец на первый план, учителя, врачи и творческие работники всерьез заговорили о свободе слова. И даже управдом композиторского дома на улице Огарева Глафира Петровна Толстикова, пересказывая в очереди за продовольственным заказом одну из речей Михаила Сергеевича, в той части, где она касалась капитального ремонта и бесчинства шабашных бригад, смотрелась необычайно воодушевленно. Слушали ее заинтересованно, сочувственно и немного пристыженно. Советские люди часто испытывали стыд по поводу и без повода.

Слава нового рулевого росла, как тесто для домашних пирожков, которые в то время домохозяйки регулярно пекли накануне государственных и семейных праздников.

После памятного апрельского пленума диковинная «гласность» разбередила слабые мозги граждан до полнейшего беспорядка, объявленная руководством партии перестройка приняла характер вполне мифологический, а слово «ускорение» в устах партийных боссов зазвучало с почти космической силой и загадочностью, словно они не советские начальники, а персонажи популярных в СССР романов Герберта Уэллса и Рэя Брэдбери.

1985 год подходил к концу, а народ преисполнялся уверенностью, что все только начинается.

Жилось явно веселей, общественная активность поощрялась пуще прежнего, а те, кто хранил равнодушие к переменам, составляли обидно малое меньшинство.