Концессия

Чен уехал в Пекин и поступил в Национальный университет.

Две с половиной тысячи студентов населяли его общежития и близлежащие дома. Две с половиной тысячи студентов учились, думали и готовы были отдать жизнь за свободу и национальную честь Китая, за свободу и просвещение народа.

Чен сразу вступил в несколько организаций: в «Общество народного образования», которое организовывало кружки грамотности для бедноты и кружки громкого чтения газет для народа, в «Постоянное дискуссионное собрание» и в «Общество изучения русско-китайской культуры».

Он презирал тех, кто занимался футболом, баскетболом, волейболом и тениссом, кто думал о мировых рекордах мяча и ракетки. Он был высок, худощав, с горящими глазами.

После завоевания Шанхая войсками южан демократическая молодежь Китая обрела крылья. Рабочие профсоюзы, объединения крестьян — во всем этом принимали участие студенты. Чен оказался во главе «Общества народного образования». Лин Дун-фын, который в это время сблизился с несколькими видными иностранцами, выслушал от них осторожные замечания по поводу сына: молодежь Китая, и в частности его сын Чен, шли сами и вели народ к пропасти.

Лин Дун-фын вызвал сына в Шанхай. Он встретил его в своем родовом доме, сидя в своем родовом кресле и сказал, что сыну пора кончать студенческие дела, что ему приготовлено место уполномоченного по земельным претензиям крестьян, то есть место фактического помощника отца.

Сын отказался. Да, он считал желательной для себя эту должность, но только после действительного окончания университета и не в качестве помощника отца!.. Потому что зачем отец назвался своим старым именем, почему он живет в своем старом доме, почему о нем ходят нехорошие слухи?.. В частности, о нем говорят, что он стал дружить с японцами и американцами?!

Лин Дун-фын опустил глаза. Он не хотел выдать сыну того страшного возмущения, которое охватило его. Он подавил в себе бешенство. Он сказал тихим голосом:

— Если не хочешь быть помощником, возвращайся в Пекин, но помни...

Он не кончил, встал с кресла и вышел в другую комнату. Должно быть, он ждал, что сын бросится за ним, попросит у него прощения и вступит в обычную в Китае семейную артель, где старший в роде занимает наивысшее в служебной иерархии место... Но сын вернулся в Пекин.

Правые гоминдановцы изменили революции и захватили власть. Они захватили ее в тот момент, когда рабочие на фабриках концессионеров потребовали права на жизнь.

Они не поддержали рабочих. Они позволили японцам и англичанам расстреливать китайцев...

Когда окончательно выяснилась измена отца, Чен всенародно отрекся от него. Он выступил на митинге в университете и написал письмо в газету.

Больше у него не было отца. Предателя революции он не мог считать своим отцом.

Лин Дун-фын никак не отозвался на поведение сына. У него просто не было сына. С удесятеренной силой предался он своей новой деятельности: преследованию левых, своих недавних друзей и единомышленников.

Он был во главе трибунала, судившего революционеров, всем арестованным предъявлял он обвинение в коммунизме и подписывал смертные приговоры. Он не пощадил своего кантонского друга, учителя Лай Фу-аня, который приютил его в Кантоне, бедного и никому не известного, с которым немало провели они совместных ночей, открывая друг другу души, жаждущие справедливости. Говорят, что Лии Дун-фын особенно беспокоился, есть ли среди арестованных его друг. Он присудил его к смертной казни, отказав ему во всяких ходатайствах. И чтобы друзья Лая не могли подкупить тюремщиков и палачей, он приказал обезглавить его немедленно тут же, во дворе суда.

Перед смертью Лай, стоя со связанными руками у ямы, куда должно было свалиться его обезглавленное тело, сказал, обращаясь к любопытным, жадным до кровавых зрелищ:

— Если на земле существуют чудовища, подобные Лин Дун-фыну, то честный человек не в состоянии их понять. Подобное предательство, лицемерие и подлость вне того, что постигает человек.

Палач чмокнул губами и поставил его на колени.

Комиссар Гоминдана в деревне, Лин Дун-фын наводил порядки в течение года.

Его больше не интересовал лозунг, который он столь пламенно защищал: «пахарь должен владеть своим полем». Он наводил порядки и навел их так, что стал владельцем обширных земель.

Если бы голова учителя Лая держалась на своих плечах, бедный учитель опять стоял бы перед невозможностью понять подлость человека.

И всюду и везде Лин Дун-фын выступал теперь как противник коммунизма.

У него теперь были не только его старые фабрики, но и много новых, и он был жесток и беспощаден с рабочими. Ни на каких митингах он больше не выступал. Он хотел богатеть и ненавидел всякого, кто мог ему помешать.