Концессия

Коммуна на Семеновской улице. Лин повернул во двор, прошел мимо торговцев чулками, гребешками, маленькими зеркальцами и дешевыми конфетами, миновал кухню харчевки, где варились супы из коровьих желудков и парились на деревянных решетках серые пампушки.

Грязная, вонючая лестница, мусор, плевки, следы ног, куски пищи. Взад и вперед снуют жильцы, обмениваясь репликами.

Лин тихо отворил дверь во втором этаже.

Два десятка китаянок, в черных куртках, в черных шароварах, кроили, шили, разговаривали. У них были блестящие черные волосы, узлы на затылке, чолки, старательно расчесанные на лбу, полные лица, тонкие губы и хорошие зубы. Они были веселы, работали и говорили.

Лин Дун-фын тихо вошел и осмотрелся. Но как он ни тихо вошел, на него оглянулись. На него смотрела молодая китаянка в юнгштурмовке и приземистый русский в кепке, вздернутой над курчавыми волосами.

«Несколько хуже, — подумал Лин, — но тем лучше».

Девушка в юнгштурмовке и русский стояли рядом с главой коммуны. Опытный глаз Лина по дородности и важности женщины сразу угадал хозяйку. Он пошел к ним, весело улыбаясь.

— Здравствуйте, — сказал он по-китайски и по-русски. — Я приехал посмотреть на образцовую женскую коммуну. Я из Хабаровска, корреспондент «Гуэнь Чжи-дунь»[12].

— Здорово! — протянул руку Троян, — мы за тем же... Русские и китайские писатели прилетели сюда, как пчелы в цветник.

— Очень хорошо, замечательно! — осмотрелся Лин.

Он испытывал в этой комнате чувство веселящей жестокости. Всех этих женщин нужно было обезглавить. А эту молодую, крепкозубую, огненноглазую...

Но он не додумал своей мысли, он спрашивал, отвечал, смотрел. Кое-что он набрасывал в блокнот, чтобы потом, в уединении комнаты и ночи, написать обстоятельную корреспонденцию.

— Трудовой коллектив «Красные цветы» родился на моих глазах, — говорила Хот Су-ин. — И если товарищ из «Гуэнь» не протестует, я буду рассказывать по-русски, потому что он по-русски понимает, а русский журналист по-китайски не понимает. Или пусть он сам поговорит с председательницей «Красных цветов».

Председательница «Красных цветов», с полными щеками, подступающими к глазам, ни слова не понимала из того, что говорила Хот Су-ин, но улыбалась и кивала головой.

— Я с удовольствием буду слушать по-русски, — сказал Лин.

Чтобы не мешать работающим, они прошли в соседнюю комнату с нарами в два этажа.

— Здесь живут двадцать пять освобожденных рабынь, — торжественно подняла Хот Су-ин свою руку, — двадцать пять освобожденных от власти отцов, мужей и купцов.

— Кто эти истинные счастливицы, — начал Лин, — как они пришли сюда, что сделали они со своими мужьями и детьми?

И опять Лин ощутил приступ веселой жестокости: женщина бросила мужа и ребенка! Хранительница семени! Что более противоестественно и чудовищно?

— В коммуне двадцать молодых, пять постарше. Большинство пришли сами. Вот эта, маленькая, тоненькая, сейчас она садится за крайнюю машину, пришла избитая, опухшая. Ей двадцать два года. С мужем прожила десять лет. Муж — совладелец мелочной лавочки на Пекинской — на-днях проигрался. Чтобы поправить дела, продал жену товарищу. Она не согласилась, тогда он ее избил, а когда и это не помогло, бросился на нее с ножом.

— Сейчас она довольна?