Концессия

— И вот думается, товарищ Матюшина, как сильна природа! Человек умом так и взлетел бы, а на земле тысячи всяких законов, они его цап — и держат.

— Я вот к тебе по поводу этого самого «цап» и пришла. Хоть и важно детей растить, а ты все-таки отбилась от народа.

Она стала говорить, какие задачи стоят перед Дальним Востоком, перед рыболовством Дальнего Востока, и перед тем заводом, на котором работает Нюрин муж — Сурков.

— Конечно, это тебе не вуз, завод есть завод. Но и на заводе тоже многому полезному научишься, а через пару годков дети подрастут, смотришь, и в вуз пошла. А дети твои будут в интернате, рядышком с тобой. В обеденный перерыв сбегала, посмотрела. Работу с Николаем кончили, домой идете, взяли галчат на руки и пошли. А хотите, пусть на круглосуточном остаются. Николай-то как к детям, заботлив?.. Или ты только одна?

— Нет, почему же, когда он свободен, он от хозяйства не отказывается.

— Ну, что же, — сказала Медведица, — на заводе нужна помощь. Так придешь, поможешь? И мы тебе поможем.

Нюра оправила волосы, оглядела младенцев, глаза ее вспыхнули.

— В самом деле пойду! Какие могут быть разговоры, дети-то ведь будут рядом!..

— То-то, — засмеялась Медведица. — Законы у природы, конечно, сильные, но наши большевистские одолевают их, потому что они тоже по закону мира построены да к тому же самые новехонькие. Не подведут, крепкие!

Нюра провожала ее за калитку. Вечерняя звезда переливалась над Амурским заливом. Все было серо-синее: залив, небо над ним, сопки, и в этом серо-синем, мягком, неопределенном мире переливалась, сверкая, огромная звезда.

«Вот Гущин и Святой Крест обрадуются, — подумала Медведица. — На Суркову и не надеялись, Николай Сурков говорил: — куда ей! По рукам и ногам связана! — Ан, веревочку-то мы и развяжем…»

Дважды в неделю Гущин собирал у себя коммунистов и расспрашивал их о том, как подвигается порученное им дело. Теперь он особенно горячо ратовал за него, задетый за живое тем, что не он, руководитель заводских большевиков, был инициатором.

УЗЛЫ

Когда Свиридов впервые встретился с Глобусовым, Глобусов не был еще начальником Дальлеса, а работал в обкоме партии.

Была весна. Только что прошел обильный дождь, земля лежала мягкая, разомлевшая, и совершенно мягким и разомлевшим был участок новопроложенной дороги в тайге. Машина, в которой ехал Свиридов, застыла среди грязи и веселых потоков.

Свиридов и инструктор Воробьев, оба в грязи по пояс, оставили, наконец, надежду подтолкнуть машину. Шофер сказал:

— Точка! Всё! А в полкилометре — каменная дорога! Я все время смотрел на эту тучу и думал: «ох, накроет она нас!» Вот и накрыла, и на самом поганом месте!

— Давайте закурим, — предложил Свиридов.

Он вытер лицо, шею, руки, достал жестяную коробочку, курительную бумагу, и все трое молчаливо и сосредоточенно стали сворачивать папиросы.

— Хуже всего то, что я предчувствую еще дождь, — заметил Свиридов. — Здесь всегда так: весенний дождь с передышками может хлестать целую неделю. И пожаловаться некому!

— Да, пожаловаться некому, — согласился Воробьев, — до поселка сорок километров. Впрочем, если идти через сопки, всего шесть.

Спустя полчаса пошел новый дождь, бурный, веселый, теплый. Деревья, как купальщики под душем, раскинули во все стороны ветки, вздрагивая и шевелясь в безветреном тепле. Когда дождь кончился, Свиридов и Воробьев отправились в поселок через тайгу, по колена проваливаясь в мягкий мокрый наст из старых бурых листьев, рыжего мха, трухлявых стволов. Но по всему этому рыжему, бурому, трухлявому уже вилась победная изумрудная стежка, и ослепительный, режущий глаз, зеленый лист уже обсыпал ветви деревьев.

В это время в поселке случилось несчастье: свалился в карьер и разбился дорожный техник Егоров. Состояние его было тяжелое, требовалась немедленная медицинская помощь в больнице. А больница отстояла за двадцать километров.

Пострадавший лежал на постели на брезентовом плаще и тяжело дышал. Молодая женщина мочила в ведре с холодной водой полотенце.

Подросток, сидевший в углу на табуретке, подробно рассказывал Свиридову, как все произошло. — Но все будет хорошо, — заключил он, — в поселке остановился товарищ Глобусов, он даст машину...

Свиридов вышел на улицу. По небу пробегали тучи, легкие, ноздреватые; уже просвечивала небесная синева, вдруг проглянуло солнце, косые вечерние лучи с необычайной добросовестностью осветили мир: крутые сопки на окраине поселка, золотисто-зеленый наряд тайги и мокрую, в лужах, точно накрытую зеркалом, улицу.

В поселке Свиридов раньше не бывал и теперь с любопытством разглядывал удобные, крепко сбитые домики, палисадники, крылечки, обвитые виноградной лозой. У легкового газика возле забора собралась толпа.

— Товарищи, — говорил мужчина с длинным костистым лицом, — уважаю вашу просьбу, но машину не дам. Раненый отлично доедет и в телеге. Если б попутно, пожалуйста, а то ведь в противоположную сторону!

— А если человек умрет?

— А если б я к вам не заехал? Это — во-первых. А во-вторых, вы преувеличиваете: не так уж Егоров разбился, чтобы умереть.