Контуберналис Юлия Цезаря

— Я тоже любил Юлию. Как и тебя. Видит бог, не отдав за тебя Юлию, я поступил разумно. Вдруг кто-то бы узнал, что вы брат и сестра. Ты же прекрасно знаешь, по нашим обычаям тебя бы казнили за кровосмесительство.

— Я знаю — печально вздохнул Марк Юний.

Император понимал, что уговаривать сына встать на его сторону бесполезно. Брут — настоящий сын Рима, он никогда не изменит своим убеждениям и будет делать то, что он говорит. Он отвечает за свои слова и поступки. Он весь в него в Цезаря. Поэтому диктатор решил оставить попытки вернуть под свое крыло убежденного заговорщика. Он просто тяжело вздохнул, обнял по-отцовски Брута и поцеловал в лоб.

— Прощай, сын мой. Я выполню твою просьбу.

— Прощай, отец… и… Аве, Цезарь…

Диктатор постучал в дверь — и ее открыли. Цезарь кинул в последний раз взгляд на Брута и вышел. Вскоре в камеру зашел центурион и кинул к ногам Брута короткий меч. Ударившись о каменистый пол, он зазвенел.

— Подарок от Цезаря! — громогласно сказал вояка и затворил за собой дверь.

Послышался скрежет закрывающего дверь засова. Еще секунда — и тюремный склеп захлопнулся! Брут поднял глаза к камерному своду, поднял руки, призывая Юпитера помочь ему уйти из жизни сразу и без мучений, затем встал на колени и взял в руки меч. Цепи были достаточно длинные и не громоздкие, поэтому можно было без каких-то особых усилий сделать замах оружием. Брут поднял вверх меч и после минутой нерешительности со всей силы вонзил себе в живот. Острый клинок прошил все внутренности, и из раны хлынула кровь. Заговорщик упал на бок и стал корчиться от боли. Но мужественно стиснув зубы он не проронил ни слова, ни полслова. Даже стон не вылетал из его груди, сын Цезаря лишь натужно и страшно мычал. Кровь сочилась на каменистый пол, и вместе с каждой каплей ее из тела постепенно уходила и человеческая жизнь. Брут все слабел и слабел. Темнота накрывала его с головой. Наконец заговорщик разомкнул губы для прощальных слов.

— Да здравствует республика, — прошептал Брут и испустил дух.

Когда Цезарю доложили о смерти сына, он сказал лишь одну фразу:

— По моему повелению тело заговорщика Марка Юния Брута не скидывать в Тибр, а выдать его матери Сервилии Цепионе и не препятствовать, когда она придет за ним. Сказано мною, Цезарем…

* * *

Неофит, или как говорили тогда «аристократ по списку», Иван Витальевич Родин не стал откладывать дело в долгий ящик и решил осмотреть подаренный ему Цезарем дом. Особняк находился в престижном районе Палатин, где жили преимущественно богачи и аристократы. Сопровождал на эту экскурсию Сальватора естественно Фабий и несколько конных легионеров. Контуберналис и центурион решили добираться до места на квадриге, запряженною четверкой гнедых лошадей иберийской породы.

Иван пока ехал по Риму не преставал удивляться его красотами. До чего зеленый район — Палатинские холмы! А ведь это только начало весны. Везде трава, цветы, заросли винограда, плюща, куча деревьев — олива, апельсин, мирт, бук, платан, кипарис. И среди травяного моря зелени — островки белоснежных и серых дворцов, домов и особняков. И дорожки и террасы к ним из белого камня и мрамора.

А вот и его жилище!

Иван удивился…

Этот особняк снаружи был без изысков и роскоши и смотрелся как маленькая крепость. Парадный вход — мощная стена с одной дверью без балкона и почти без окон. Лишь имелись в наличие две узкие и высоко расположенные над входом бойницы. Сходство с крепостью придавали массивные и большие двустворчатые ворота с бронзовыми петлями и двумя бронзовыми львиными головами посередине. В ноздрях каждого льва торчали бронзовые кольца, которые служат в качестве современного дверного звонка. Стоит лишь постучать ими по дощатой створке, как врата немедленно откроются. Но здесь контуберналиса и центуриона поджидал сюрприз. Иван с Фабием долго стучали этими кольцами по деревянному массиву, но дверь им никто не открывал.

— Откройте именем Цезаря, иначе мы выломаем эту дверь! — закричал страшным голосом центурион. — Да поможет нам в этом великий Янус!

Этот приказной окрик видимо подействовал на тех, кто находился внутри. Загромыхала щеколда, и ворота открылись. Появился раб. По внешности — грек. На вид — лет под шестьдесят. Черная борода, черные кудрявые волосы. Его жгучие глаза-маслины принялись изучать непрошеных гостей опасливым, вопрошающим и в то же время заискивающим взглядом.

— Кто ты, раб? — бесцеремонно спросил невольника центурион. — И как тебя нарекли хозяева?

Старик склонился в почтительном поклоне.