Контур человека: мир под столом

Значит, в той заветной Бабушкиной шкатулке, которую мне строго-настрого запрещено было трогать, тоже жило Время! Ведь среди всяких совершенно завораживающих, чарующих вещей в ней на самом дне покоилась тяжелая, гладкая золотая пудреница, которая издавала такие же точно звуки удара крохотного молоточка по маленькому гвоздику, только очень тихие. Чтобы их расслышать, надо было прикладывать пудреницу к самому уху.

В те редкие вечера, когда Бабушка доставала и открывала эту шкатулку, мне никогда ничего из того, что в ней лежало, не давали подержать, а только показывали издали. Например, осторожно перебирая пальцами обрывок тончайшего затейливого черного кружева, Бабушка говорила:

– Не трогай, так смотри… А то порвешь, оно ведь очень старое… Его плела еще твоя прабабушка… умелица была редкая…

Приближая к лампе то одно, то другое тускло-желтое, чуть погнутое колечко с мутными цветными камушками, Бабушка каким-то особенным, растроганным, теплым голосом произносила:

– Не дай бог уронишь – закатится, не найдем. Вот это колечко твой прадедушка подарил твоей прабабушке перед свадьбой… А вот это – когда я родилась! А вот это привез из Парижа после Испании… Как летит Время…

Словом, много чего там было интересного: перекатывались огромные толстые перламутровые бусины, по облезлому, полинявшему бархату дна змеились прихотливо плетенные желтые цепочки с замысловатыми замочками, стопочкой солидно возвышались стертые, серые, местами почерневшие большие монеты какого-то неведомого «царского времени»… Руки сами тянулись к этим сокровищам, но Бабушка всегда легонько меня по ним хлопала:

– Не трожь! Все это такое старое, хрупкое. Ты еще маленькая, ненароком поломаешь. А я ведь помню эти колечки на маминых пальцах… И эти бусы на маминой шее… Да… все это как вчера…

Но, как я ни канючила, как ни пыталась уверить, что я уже достаточно большая, Бабушка была неумолима:

– Придет Время, и я сама отдам тебе эту шкатулку. Будешь хранить так же, как всю жизнь хранила ее я.

Слушайте, когда еще дождешься этого неизвестно как и куда идущего Времени? А мне ужасно не терпелось собрать на нитку все рассыпанные бусы именно сейчас, сейчас застегнуть все расстегнутые замочки, оттереть, чтобы заблестели все почерневшие монеты…

Но самое главное – мне хотелось, страшно хотелось иметь такую красивую и блестящую пудреницу! Тем более что она еще и петь умела: если нажать на торчащую сбоку шайбочку с петелькой, то раздавался тоненький хрустальный мелодичный голосок, гармонично балансирующий на двух-трех нотках.

– Это Павел Буре, – говорила Бабушка, аккуратно поглаживая желтую поверхность, словно стирая с нее невидимые пылинки. – Прадедушке подарил командир сразу после Испании. Они очень дружили… Как чувствовал – оставил память по себе: сам ведь погиб в конце Отечественной… Герой Советского Союза посмертно. Прадедушка считал, что только они показывают самое точное Время.

Но мне не было дела до «самого точного Времени». А вот без пудреницы – тяжелой, литой, с гладкой золотистой, отполированной поверхностью, да еще и поющей тоненьким «колокольчиковым» голоском – мне жить было просто невозможно! Бабушка вечно покупала себе какие-то черные, мрачные, с крохотным зеркальцем и, торопясь уходить из дому, мучительно щурилась в них, обмахивая нос небольшой розовой губкой, от которой сразу неопрятно отставала белая шелковистая наклейка с золотистой надписью. Чем-то действительно ценным эти Бабушкины пудреницы становились лишь тогда, когда содержимое заканчивалось и их отдавали мне для игры. Вот тогда начиналось подлинное волшебство!

Моя Тетя Света как-то в спешке, собираясь на свидание, порвала и рассыпала три нитки своего разноцветного колье, составленного из крохотных пластмассовых трубочек, похожих на стеклярус, которым Бабушка иногда вышивала совершенно потрясающие цветы. Собирать эти бусы никто не стал – в нашем доме просто не нашлось терпеливых взрослых, кто мог бы выковырять все эти забившиеся между паркетинами и под плинтуса цветные черточки. Поэтому их кое-как смели веником и выбросили в мусорное ведро.

Но я все спасла! Пока Бабушка ходила в магазин, я высыпала весь мусор на газету, отобранные из него бусины – в миску. Затем аккуратно Бабушкиным пинцетом для бровей повыковыривала их из всех щелей, вымыла и получила… целый набор красок. И тогда в опустевших пудреницах тоже расцветали розы – совсем такие же, какие Бабушка вышила на своей парадной шелковой блузке. Мне не надоедало часами терпеливо выкладывать их из мельчайших пластмассовых трубочек в освободившемся от пудры металлическом кружочке или овале, точно подгоняя друг к другу так плотно, что, глядя потом на отражение получившейся картинки в пудреничном зеркале, вы ни за что бы не поняли, что роза не настоящая. Иллюзия была полной!