КОНУНГ

Прозорливость ярла Олафа была известна, только Визард сокрушался и все никак не хотел отступать. Однако Олаф стоял твердо на своем решении, зная, что многие после такого поступка будут говорить о щедрости Олафа и о том, какое уважение оказал он погибшим. Вытащили «Змею», посадили на лучший корабль всех павших в той битве. Шлем каждого ярл приказал доверху наполнить серебром — воины, бонды и работники одобрили такое решение.

Старый Хомрад, недовольный быстрыми приготовлениями, вот что сказал:

- Твои отец и дед приготовили бы глубокую могилу и в нее погрузили бы корабль, а также насыпали бы над нею курган, подобно кургану, который возвели после битвы с Нарви Поединщиком, а тогда погибло куда больше воинов, чем сейчас.

Он негодовал на такую спешку. Олаф, недовольный тем, что все слышат, о чем говорит Хомрад, ответил старику:

- В земле фьорда столько камней, что затупятся лопаты и заступы, кроме того, у меня нет времени на проводы. Вирге побежал жаловаться Хальвдану, и догадываюсь я, что мне готовит конунг. Нужно успеть окликнуть новых воинов — ты же отойди и не мешай, дай мне достойно проводить своих храбрецов.

Однако упрямый викинг продолжал гнуть свое, и, если бы не был Хомрад таким старым, — не избежать бы ему неприятностей. Он твердил заупрямившись:

- Лишь в чужой земле, да и то, когда грозила опасность, позволяли себе твой дед и отец сжигать убитых в спешке.

Олаф очень рассердился и ответил:

- Грядут веселые дни, это уж я знаю точно. На первый пир меня уже пригласили приспешники Хальвдана, и я вдоволь наелся, не хуже Логи, и едва мог переварить обильную пищу. Постарались они, и не было недостатка в лакомстве. Хозяева же ухватили только объедки со столов, которые мне и приготовили, — на каждого своего викинга я обменял не менее трех их силачей — и, видно, Вирге остается голодным, и своих волков так досыта и не накормил. Не терпится ему вновь приготовить мне угощение. Так что пусть те, кто сейчас на «Змее», быстрее отправятся на пиры. У нас здесь скоро будет довольно работы…

Но старик был упрям; он от дряхлости качался, однако страшно сердился, что не слушают его советов:

- Не дело ты задумал, торопясь побыстрее распрощаться с мертвецами. Ты второпях усадил всех за весла, не удосужившись даже привязать погибших как следует, чтобы они выглядели достойно. И ждешь не дождешься быстрее закончить тризну.

Олаф сдержал себя и еще раз напомнил старику, что отдал он лучший свой корабль:

- А ты, Хомрад, неужели уподобился упрямому Рунгу и так же повернулся рассудком? Нет, старость — наказание богов!

Он позвал Гендальфа. Когда тот явился, ярл ему строго–настрого наказал:

- У Хомрада выпали зубы, распорядись, чтобы жевали ему хлеб и давали протертую кашу. Проследи также, чтоб теплым был его угол в моем доме. Видно, плохо ему живется, раз он раскапризничался, — так позаботься о нем вдвойне.

На том закончился их разговор с Хомрадом. Оскорбленный викинг отошел, в одном лишь согласившись с ярлом Олафом, что старость для настоящего мужа — истинное наказание.

После того сожгли корабль. Многие после погребения долго потом продолжали говорить о щедрости ярла, отдавшего мертвым столько серебра, а главное — лучший свой дракон. Когда же занялось пламя, то убитый в той битве кормчий Стогнар, которого привязали к рулю (он единственный стоял среди прочих), от порыва ветра вдруг повалился — и некоторые сочли это дурным знаком. На том месте насыпали вскоре небольшой курган, получивший название кургана Стогнара Кормчего, или кургана Резни в Хайгерс–фьорде, по названию того места, возле которого Вирге и его люди подстерегли драконы Удачливого. Гендальф про ту битву сложил вису:

Стражи Казны, Властители Стали,

Драконы Шлемов умолкли в руках

Древ Сокровищ.

Теперь лишь Дороги Небесных Рыб

открыты для них.

И больше Пурга Гендуль, увы, не коснется

Стражей Великого Злата.

Хайгерс–фьорд успокоил храбрейших.

И лучший дракон отдал для них бьеоркский ярл

Возле того места, в камнях, рыбак Гамли, человек, которого в Бьеорк–фьорде не любили, потом нашел несколько серебряных монет, каким–то образом закатившихся, — и скрыл это от других. Но от того серебра не было ему никакого проку, вскоре навалились на его голову всякие неприятности — а все потому, что, видно, сам Стогнар, как и подобает могильному жителю, тот клад ревностно охранял.

Ярл Олаф, после того как закончились погребение и пиры, а сам он отдохнул, сказал своей жене Астрид:

— Вирге и его волкам не терпится угостить меня еще раз. Кроме того, кое–кто из ирландских жителей шлет мне привет из–за моря, а именно Кнут Норвежец, он–то поступил к Кьярвалю на службу и служит ему, как самая преданная собака.