Нужно сказать, что у подслеповатого Хроальда росли три дочери: старшую звали Фридгерд, среднюю Хельга, а младшенькую, которой не исполнилось еще и пятнадцати зим, — Уна. Старшие дочери славились своим распутством, каждый куст в Лощине знал об этом, один Хроальд, как и бывает в подобных случаях, оставался в неведении, хотя чего только о его доченьках не говорили люди, и уж особенно женщины старались, потому что и Фридгерд и Хельга кого угодно могли сбить с пути истинного, к ним не только парни бегали, но и женатые мужчины — а уж это женщин больше всего и злило. Они называли старого Хроальда не иначе как трухлявым пнем и слепцом. Его дочери и на Асгейра не прочь были запасть, да только тот не обращал на обеих внимания.
В то время вместе с Асгейром работал у Кривой Спины некий Глум, большой бабник, мимо которого никакая девушка не могла пройти, чтоб не попытался он к ней под рубашку залезть. Вот он и повадился захаживать в сарай, куда поочередно Фридгерд и Хельга ходили доить коров. И так повелось, что то одна, то другая оказывались в его объятиях, — Хроальд только удивлялся, отчего дочери так долго стали задерживаться на вечерней дойке, и бранил их за нерасторопность. Дочери помалкивали, и до того дошла их бесстыжесть, что между собой договорились они, когда какой из них получать удовольствие, и чередовались. А уж Глум старался и одной, и другой угодить. И чем дальше дело шло, тем больше Хроальд плевался:
— Никакого толку не будет от моих доченек, видно, совсем они безрукие, если и корову не могут толком подоить. Кто их возьмет в жены, ума не приложу!
Дочки его только между собой перемигивались, а Кривая Спина по–прежнему ничего не замечал и все не мог младшей Уной нахвалиться: вот младшая–то и придет вовремя, и все у нее спорится, она не опозорит отца, когда придется ей надеть брачный наряд.
Глум катался как сыр в масле. Вот только не высыпался: утром надо стадо гнать, а его приходилось чуть ли не пинками будить. Хроальд на это злился и поговаривал, что все–таки стоит ему расстаться с Глумом, ибо, подобно его доченькам, любит тот понежиться по утрам, будто всю ночь невесть где скакал. Не раз предупреждал он плута, что терпение у него вскоре лопнет. Глум лишь ухмылялся. Асгейру он однажды сказал со смехом:
- У тебя, парень, видно, не все в порядке с тем местом, о котором женщины если и упоминают, то стыдливо, прикрываясь передниками, а сами втайне только и вздыхают о нем. Недавно, когда ты спал, увидал я твое сокровище — уж больно оно маленькое. И в этом я тебе сочувствую. Но скажу также, что хоть невелик молодец, да и он может быть весьма шустрым и проворным. Так что, если тебя заботит его величина, — это не причина лишь переглядываться с бабенками. Иначе некому будет по утрам завязывать рукава твоей рубашки.
Асгейр, как услышал такое, так и вскочил. А Глуму нравилось подначивать товарища:
- Ни разу не замечал я, чтобы возвращался ты под утро, и сомневаюсь, знаешь ли вообще дорогу на сеновалы. Только что и привык крутить хвосты коровам!
Видя, что Асгейр вне себя от подобных насмешек, Глум продолжал его дразнить:
- Что толку вызывать меня на поединок. Докажи, что ты настоящий мужчина именно в том, ради чего мы и родились такими! Младшая дочка этого безмозглого слепца также приходит подержаться за коровье вымя. Замечал я, что девчонка на тебя заглядывается, хоть и старается скрыть это. Но меня не обманешь. Вот сегодня ее очередь надоить молока. Не ударь в грязь лицом хоть с нею, иначе любой бык сделает это не сегодня, так завтра, а тебя рано или поздно все в округе на смех поднимут!
Асгейра это сильно задело. Он сказал:
- Я буду не я, если не дотронусь нынче вечером до сосцов младшей Хроальдовой дочери.
Глум воскликнул:
- Не рано ли похваляешься, судя по тому, что не видел я тебя раньше героем в подобных забавах.
Асгейр сказал:
- Ударим по рукам. Сегодня прижму живот младшенькой Уны к своему.
Глум сказал:
- Твой молодец еще должен заскочить кое–куда в гости, вот тогда–то и похвалишься! Но давай по–честному: не то обычно слабаки любят распускать языки насчет того, какие у них расторопные корешки.
Асгейр сказал:
- Можешь не сомневаться.
Однако Глум не успокоился и заставил его поклясться Фреей, после того и ударили они по рукам.