Конунг Туманного острова

— Радже плевать на голодающих людей, — продолжили они. — Он забрал себе всю еду, добрый господин. А сам послал гонца к царю Чачу. Он ждет помощи.

— Если раджа не сдаст город, — равнодушно пожал плечами Надир, — сдайте вы.

— Но как мы это сделаем? — возопили купцы. — Ведь ворота охраняют воины!

— Когда-то Искандер Двурогий шел через ваши земли, — поучительно сказал Надир. — И он славно надрал задницу тогдашнему радже Севистана. Так вот! У него был отец. Филипп его звали. Большого ума мужчина! Так он, подходя к какому-нибудь городу, говорил: самые высокие стены перешагнет осел, нагруженный золотом.

— О! — просияли уважаемые люди.

— Дайте золота воинам на воротах, — продолжил Надир. — Дайте столько, чтобы они согласились. Или вы не хотите жить?

— Мы сделаем это, величайший, — купцы гнули спины, словно заведенные. — Вы получите Севистан и не тронете его. Да?

— Не трону, — важно кивнул Надир. — Но это будет стоить вам денег!

— Да-да! — скривились уважаемые люди. — Мы слышали, как вы покорили Татту… По золотому динару с мужчины, полдинара с женщины и драхма с ребенка.

— Кхе-кхе! — многозначительно покашлял Азиз ибн Райхан, и Надир понял тестя без слов.

— Видите ли, почтенные, — со сладкой улыбкой ответил он. — Я шел сюда почти месяц. У меня десять тысяч человек войска. И они должны остаться довольны своей добычей, иначе не станут слушать меня и разорят ваш город. Полтора…

Надир внезапно вспомнил, что у него две жены, одна из которых скоро родит. Он вспомнил, что пятую часть добычи нужно отослать в Медину. Он вспомнил про долг перед братом… Надир вздохнул.

— Два динара с мужчины, динар за женщину и две драхмы за ребенка. И казна раджи переходит мне. Она не входит в эту сумму.

— Но это же чудовищные деньги! — позеленели купцы. — Мы даже не знаем, соберем ли столько. Вам придется увести в рабство несколько сотен жителей. Из тех, кто победнее и не сможет дать за себя выкуп.

— Да на кой-мне ваши голодранцы, — отмахнулся Надир. — Своих девать некуда. Пусть богатые заплатят за бедных, это добродетельный поступок. Возьму перцем, железом, солью и тканями. А кстати, когда подойдет с войском царь Чач? Я думаю, уже нет смысла возвращаться в Татту. До его столицы, Арора, идти ровно столько же.

— Мы думаем, величайший, — почтительно ответили купцы, — вам нужно более опасаться царицы Рани Суханади, чем царя Чача. Чач получил власть из ее рук. Ведь это она полгода скрывала смерть царя. Это она вызывала сановников по одному на встречу с ним, а сама от его имени бросала их в темницу. Это она сказала, что царь перед смертью даровал власть Чачу… Она очень опасна, господин.

— Ах ты ж… — несказанно удивился Надир, поражаясь коварству местных женщин. — Утоплю суку, когда мне в руки попадется!

— Вот видишь, мой дорогой зять, — Азиз довольно поглаживал свою бороду. — Твое решение не брать больше жен оказалось мудрым. Воистину, я благословляю тот день, когда отдал за тебя свою дочь. Слушай! Какие тут, однако, скверные бабы! А может, твою вторую жену тоже утопим? Просто на всякий случай.

* * *

В то же самое время. Братислава.

Черный город. Самое жуткое место для любого жителя Братиславы, кроме Преисподней и Нави, языческого ада, обиталища демонов. Именно сюда пришел крепкий мужчина лет тридцати с небольшим, в толстом плаще, сколотом фибулой грубой северной работы. От плаща отчетливо тянуло запахом псины, ведь подбит он был волчьей шкурой. По всему видать, что чужак этот воин. Здесь, в столице, таких плащей давно уже не носили. И фибулами не пользовались. Пуговицы же куда удобней. И именно на серебряные пуговицы псов государевых с завистью посматривал пришелец, крикнувший «Слово и дело».

Дознаватель, который принял этого парня, не добился от него ни звука. Пришелец хотел говорить с самим боярином Гораном, и тот, немало удивленный такой настойчивостью, принял его. Человек, именем которого пугали детей от Балтики до Александрии, испытующе смотрел на того, кто не боялся ни его самого, ни его жуткой славы. Судя по суровому, словно вырубленному из камня лицу, этот муж вообще ничего не боялся.

— Ты, парень, знаешь, что бывает, если Слово твое облыжным будет? — задал Горан обычный в таких случаях вопрос. Потому-то и редко заходили сюда праздные людишки, ведь за ложный донос можно клейма на лице удостоиться. И тогда кончена твоя жизнь. До скончания века в миску плевать будут.

— Я не доносить пришел, — усмехнулся мужик. — Я вообще не болтлив, боярин. Десять лет ни одной живой душе не рассказывал, как владыка Прибыслав в сортире утоп. И как владыка лютичей Вартислав подо льдом поплавать решил. Умею язык за зубами держать.

— Вот даже как?

Горан посмотрел на воина долгим задумчивым взглядом. То ли дурак, головой скорбный, то ли отчаянно смел, раз не боится такие вещи вслух говорить. А Вацлав-то, оказывается, налажал тогда…

— Ну, раз не болтлив, сказывай, зачем пожаловал… как тебя, парень?

— Крок, — представился северянин. — Крок меня зовут. Из руян я. На острове мы живем. Святовид наш бог.