Конунг Туманного острова

— Тогда ты станешь мучеником, — мило улыбнулась королева. — Прямо сейчас. Весь мир узнает, как ты посрамил языческого демона и погиб за это. Олаф!

— Не надо! — белыми от ужаса губами прошептал Гонорий. — Не надо! Мы же разумные люди! Мы можем договориться.

Епископ вышел из королевских покоев на подгибающихся ногах, а Леутхайд смотрела ему вслед тяжелым взглядом. Ее губы шевелились.

— Морана, высшая справедливость! Взываю к тебе! Я совершила плохой поступок, но он пойдет во благо моей стране! — шептала она, вспоминая вспышку пламени в подземелье Черного города. — Мы не станем подчиняться королям-франкам и папам в далеком Риме. Этот старик затянул бы нас в свое болото. Он лжец и лицемер. Он не может служить милосердному господу. Не станет сын божий, что пошел за наши грехи на смерть, требовать десятую часть доходов у тех, чьи дети умирают от голода! Как хорошо, что владыка Григорий уже отпустил мне этот грех.

— Королева! — могучий дан с тщательно расчесанной бородой ввалился в комнату, волоча за собой верещавшего от ужаса Гонория. — Так что, жреца резать или нет? Он обгадился уже, а я все твоей команды жду. Воняет ведь! Уже мочи никакой нет терпеть!

— Не нужно его резать, — махнула рукой Леутхайд, которая дала страже довольно расплывчатые распоряжения. Она не знала, чем закончится этот разговор. — Проводи почтенного епископа до дома. Видишь, ему стало нехорошо.

Леутхайд поморщилась. То, что она сделала, было ужасно, но выхода у нее не оставалось. Церковь Востока получала десятину с доходов правителей, а тут, на Западе, прелаты начинали забирать ее и у крестьян тоже. И это на многие столетия ляжет тяжким бременем на экономику Европы, а закончится кровью Реформации и религиозных войн. Лейтхайд встала и пошла на кухню. Она даже не догадывалась, что только что спасла миллионы жизней.

Глава 14

Декабрь 640 года. Ратисбона. Королевство Бавария.

Княжеский поезд в этот раз оказался необыкновенно многолюдным. Помимо государя с охраной, как бывало обычно, сегодня приехали княгини Людмила и Милица, а также взвод Сиротской сотни для услуг в дороге, и Иржи, лекарь-недоучка оттуда же. Вот таким вот незатейливым способом великий князь вновь собрал своих детей. Он хотел, чтобы они познакомились, наконец, с юным племянником.

Старые стены римского лагеря, что приняли в себя жителей Ратисбоны, становились уже очень тесны для растущего города. Все больше и больше людей селилось теперь в посаде, не опасаясь нападений. Венды вели себя тихо, а тюринги — еще тише. Тут не лангобардская граница, люди спокойно живут.

Изменились и улицы города. Еще покойный Гарибальд запретил водить свиней в пределах стен, а Теодон после очередного пожара велел новые дома в ровные линии построить, разбив прямые, словно копье, улицы. Получилось довольно симпатично. Да и воняло теперь не в пример меньше. Не то, что при покойном герцоге.

Королевский дворец был все тем же «длинным домом», в котором живут германцы, только из крыши его торчали теперь печные трубы. Королева Умила в копоти категорически жить не желала и, пока растут стены нового дворца, изо всех сил пыталась благоустроить старый. Впрочем, у нее это получалось плохо. Огромный пиршественный зал с очагом и несколько небольших комнат, увешанных коврами. Вот и все обиталище королевской семьи.

— Умила, деточка! — обе княгини обнимали баварскую королеву, которая за эти годы из скромной и довольно тихой девчонки с мечтательным взглядом превратилась во властную молодую женщину. Княжна Видна тоже с восторженным визгом полезла обниматься с сестрой.

— А Кий где? — Умила растерянно повела взглядом по комнате.

— На посту стоит, — заговорщицки подмигнула ей мать. — Прямо за твоей дверью. Вот сменится и увидитесь.

— Сестрица! — Берислав поцеловал Умилу в щеку. — Где мой племянник Гарибальд! Ух, какой богатырь!

Как же ему не хватало ее все это время! У него всего один друг — Арни, но разве можно сравнить неотесанного тюринга с умной и начитанной сестрой. А ведь она похорошела, — подумал он, глядя на нее как-то по-новому. Не как мама, конечно, стала, но очень мила. Прибавила кое-где обабившись, и навсегда потеряла свой дурацкий, наивный взгляд. Ей пришлось здесь очень быстро повзрослеть.

Самослав тоже разглядывал дочь с удивлением. Умила и впрямь превратилась из примерной тихони в настоящую женщину, хозяйку в своем доме. Затейливо уложенные косы стоили служанкам не одного часа забот. Умила, которая обычно ходила с распущенными волосами, явно готовилась к приезду родителей. Она не любила одеваться ярко. Ее длинное шелковое платье с глухим воротом в Братиславе показалось бы слишком скромным. Там законодательницей мод считалась княгиня Мария, а ее наряды всегда были весьма смелы. Настолько, что даже владыка Григорий их осуждает, ибо искушение диавольское те наряды.